В перестроечные времена, когда принято было язвить и насмешничать, я сочинил довольно ехидную заметку. Приём был по тем временам узнаваемый: сидят за нищенским столом мужики, пьют палёную водку неизвестного происхождения, закусывают частиком в томате и рассуждают о величии нашего отечества.
В общем, ирония была вполне справедлива. Великие категории имеют свойство соотноситься с практикой «низкой жизни». И даже как бы проверяться ею.
Так что стыдиться старой заметки вроде бы не приходится. Тем более что продёргивала она, как выражались некогда, записных демагогов, которые каждой вопиющей проблеме затыкали рот именно с помощью высокопарных тирад об исторических заслугах нашей Родины перед всем прогрессивным человечеством. Подобная логика навсегда увековечена бардом: «Зато мы делаем ракеты…»
И всё же, размышляя сегодня над своей былой насмешкой, испытываю некое с трудом выразимое неудобство. Всё как будто бы справедливо, но… Вдруг приходит в голову мысль, что бедность и скудость на самом деле ничуть не мешают скромно и некрикливо гордиться своей страной, особенно если причина для гордости не столько громкие победы, сколько всё то, что ради этих побед страна вынесла и пережила. По поводу иконостаса наград на груди какого-нибудь официального лица ещё можно скептически фыркнуть, но попробуй фыркни по поводу ран и увечий.
Это, как говорится, с одной стороны. А с другой, явное благополучие, безмятежная сытость сами по себе не всегда способствуют благородным чувствам и мыслям, нередко их компрометируют. За тем же изобильным пиршественным столом высокие разговоры о смысле жизни как-то не приживаются, там уместнее интеллектуальный кутёж в стиле нынешних кулинарных шоу.
Питерский коллега Александр Мелихов высказал однажды соображение, достойное самой широкой популяризации. Любой народ, размышлял он, согласится с мнением, что история обошлась с ним несправедливо и грубо, что обстоятельства и соседи достались ему не самые благоприятные, но ни один народ не смирится с утверждением, что все его земные труды и духовные поиски были напрасны.
Повторяю, ни один народ, самый малочисленный и неприметный. А что же тогда говорить о народе великом, создавшем колоссальную державу, претерпевшем на своём веку неслыханные страдания, причём не только ради собственной выгоды, не единожды бравшем на себя ответственность за судьбы мира... Разве можно лишать его чувства своей особой на земле миссии, тем более что особость эту он давно уже никому не навязывает и даже сформулировать её суть внятно не умеет. Он её просто органически ощущает, злится на неё, ею мается и ею же гордится – и когда пьёт, и когда матерится, и когда действительно занят большим созидательным делом.
А вот наша свободолюбивая общественность этого праведного народного чувства не уловила и совершила не просто высокомерную глупость, но колоссальную ошибку, разведя его с идеалами демократии. Почему-то нашим либералам показалось (и до сих кажется), что одно с другим решительно несовместимо. Они боролись с тоталитаризмом и поставили под сомнение роль государства вообще, они проклинают шовинизм и шельмуют при этом ничуть не хвастливый, не заносчивый, не агрессивный, а самый совестливый и сокровенный патриотизм, не отличающий счастья от несчастья, а поражение от победы.
Помню, как в первые дни распада СССР, когда сознание ещё не смирилось с фактом, что Крым – это, оказывается, заграница, чужая земля, один весёлый приятель принялся меня успокаивать: «Ну что тебе Севастополь! Это же не вклад в сберкассе!»
И я, дитя войны, с пяти лет знавший песню «Шёл матрос, прощаясь с бастионами, с мёртвой Корабельной, стороной…», не нашёлся тогда, что ответить.
Теперь бы я сказал, что существуют исторические явления, назовите их хоть мифами, хоть нравственными устоями, без которых народ перестаёт быть самим собой. И Севастополь вместе с памятником погибшим кораблям, с тою же Корабельной стороной, с сотнями стихов и песен – из их числа. «Жене передай мой последний привет, а сыну отдай бескозырку…»
Увы, сложилась общность вполне интеллигентных людей, для которых все эти доводы сплошная сентиментальная чушь. Повод для насмешек и ёрничества.
Я не уверен, что отцы нашей нынешней демократии действительно вынашивали идею разделить Россию на сорок удельных княжеств, то есть республик. Но то, что они желали бы привить русскому народу благовоспитанную, благоразумную психологию чехов или, скажем, датчан, для меня несомненно. Ничего не имею против этих замечательных народов, у них и впрямь сто’ит поучиться умению возделывать свой сад, и вообще ни один народ другого не лучше, однако русские никогда, ни при каких обстоятельствах не смогут превратиться ни в чехов, ни в датчан, как бы кому-либо этого ни хотелось.
И как бы кого-либо не раздражали их «некультурная» чрезмерность, непредсказуемая стихийность и упрямая вера в свою отдельную планиду, напоминающие о себе порой в областях совершенно неожиданных и вовсе без желания кого-нибудь обидеть. Чешский писатель Милан Кундера, давно живущий в Париже, приравнивал манеру Достоевского к танкам за её трагический надрыв и мучительную душевную раздвоенность. Благонравному европейцу не слишком политкорректно ответил Иосиф Бродский: не вам судить о великих потрясениях и страданиях из-за крохотного столика парижского кафе. Этот совет можно было бы адресовать и современным российским «европейцам», которые вечное российское томление духа и естественное желание сохранить свою природу заносят по ведомству «имперских амбиций».
Не так давно я побывал в зале Чайковского на очень любопытном концерте Вивальди-оркестра. Знаменитые шлягеры русской эмиграции чередовались по замыслу постановщиков с популярными тогда же песнями советских авторов.
Честно говоря, я был уверен, что наибольшим успехом будут пользоваться пряные хиты Александра Вертинского и Петра Лещенко. Так вот вообразите, самым неистовым шквалом аплодисментов сопровождалась, казалось бы, забытая песня ранних 50-х «Вернулся я на родину».
