Русская тишина

Андрей Попов

Сыктывкарский квартал

Москва стоит за Максаковкой, 
Когда ты с Сысолы глядишь. 
А сзади будет остановка 
Автобуса «район Париж». 

Местечко то ещё! Немало
Столичных и иных зевак 
Здесь по сусалам схлопотало.
За Сысолу. И просто так.  

За то, что невесёлым летом
По тёмной улице идёшь,
Плохие куришь сигареты, 
И на француза ты похож.

И я там шёл. Задел неловко
Прохожего.
Всего-то лишь!
И врал, что свой. Из Максаковки.
Но не поверил мне «Париж».

Конь на крыше

Так не люблю, когда тревожат всуе,
Зима притихла – нет с утра пурги, 
Сижу в сенях, медведя дрессирую, 
Учу, как надевают сапоги.

Медведь ворчит. 
Как вдруг вбегает дьякон,
И, сунув косолапому изюм,
Он начинает нервно полуплакать, 
Что на деревне булгатня и шум. 

– Чужак какой-то, верно, малахольный,
Палит из пистолета, всех кляня, 
И конь хрипит на крыше колокольни –
К кресту привязан. Очень жаль коня.

Неловко получается, однако,
По колокольне странный тип палит. 
Считает дед Михей, что князь Монако. 
А если из Саксонии бандит?! 

С ним ребятня от скуки пошутила,
У нас за нею вечно недогляд. 
И бабы – в плач, а мужики – за вилы,
Но ждут, что делать, кто же виноват.

– Я, видишь, занят? 
Только вышел в сени!
Ну ладно, отче дьякон, зря раскис.
Сейчас топтыгин сапоги наденет –
И разберёмся, что там за киргиз.

Кого к нам только не заносит лешим!
И каждого от всей души прошу:
– Оставь в покое Русь! И хватит вешать
Коней на колокольнях и лапшу. 

Придёшь с любовью – встретим караваем,
Придёшь с мечом, с обидой – видит Бог,
Медведь и тот скорее понимает,
Уже почти надел один сапог.

Возвращение Клары Цеткин

Эту тихую улицу 
Почему-то назвали именем Клары 
Цеткин – шумной и энергичной женщины. 
Редкие автомобили 
Проезжали по улице – медленно и осторожно. 
Тротуары 
Никто не видел. 
И за права женщин никто не боролся. 
Лишь выли 
Собаки –
Лениво выли из-за заборов деревянных домишек –
Мол, чего ты ходишь, праздный прохожий?! 
Здесь не рейхстаг, не концерн Боша… 
И не табачная фабрика! 
Не мешай – под каждой старенькой крышей 
Хранится русская тишина. 
И на крыльцо выходил дед в калошах 
И успокаивал верных стражников, 
Одёргивал: «Цыц, кабыздохи!». 
Русская тишина! 
Я продолжал свой путь, 
не замечая знакомых, 
На улице Клары Цеткин, 
На окраине раздражённой эпохи 
Я видел женщин с пустыми вёдрами, 
Первый снег, цветенье черёмух.

Недавно хриплых собак 
Перекричали бульдозер и вибромолот.
Ещё растворосмеситель и скрепер. 
И моей тишины не стало. 
Строят многоэтажки – 
Шумят, как Клара Цеткин… 
Изменяют город… 
Недалеко до борьбы за права женщин,
До Интернационала.

Прикосновение

И сказал Иисус: кто прикоснулся ко Мне?

Лк. 8, 45

Господи, это я, который в молитвах солгал,  
Ближних не возлюбивший 
И не простивший врагам,  
Пьяный вином, сикером и сочиненьем стихов, 
Женщинами, судьбою, 
Пропахший насквозь грехом,
Я, потерявший сына, 
Теряющий жизни вкус,
Я прикасаюсь к Тебе… 
И, может быть, прикоснусь.


* * *
Потерял я ангела. Не придёт домой. 
Сын мой неустроенный – светлый ангел мой.

Я учил летать его. Строг был невпопад. 
А его убили. И он теперь крылат. 

Тёмными слезами свет заволокло. 
Слёзы утирает мне ангела крыло. 


* * *
Братство спит. Обманчива свобода.
Равенство бездарно, как запой.
Лишь слова – а без судьбы народа,
Русского народа – звук пустой.

Что ты знаешь о судьбе пророков, 
Инженеров, воинов, крестьян 
И блаженных – понимавших строки,
Что писал апостол Иоанн,

И бродяг, что шли по всем эпохам
К Беловодью – шли за семь морей –
Бурлаков, чекистов, скоморохов, 
Ямщиков, таксистов, косарей,

Повитух и плакальщиц, и прачек? –
Без судьбы народа моего 
Ничего твои слова не значат.
Лишь слова. Не значат ничего.

Русские цари

Покойные цари не вечно будут
Молчать и предаваться только сну. 
Из подсудимых обратившись в судей,
Они ещё ответят за страну.

Они пройдутся по статьям и датам,
По списку обвинений и заслуг, 
Они ещё ответят кандидатам
И докторам трагических наук.

И в жёстком споре, что же было главным
Из множества событий и цитат,
Они ещё без ропота – на равных –
С историей страны поговорят. 


* * *
Если ищешь рай, то ищи на Востоке, 
А на Западе хлеб и масло свобод, 
Можно весело петь, не скрывать пороки,
Можно выть от тоски – и никто не прервёт.

А начнёшь умирать от свобод и песен,
Позовёшь нотариуса и семью,
Скажешь: «Завещаю всем тысячу песо…»
Но подумаешь: «Мог бы я жить в раю...»

Умирать бы мог без юристов и грусти,
От восточных ветров в сарае дрожа. 
И Великий Ростов иль Великий Устюг 
Хоронил бы юродивого бомжа.

И прошли бы слухи, что ты, умирая,
Рассказал то ли служке, то ли стене,
Что тебе показали пути до рая –
По какой восточной идти стороне.


* * *
Попридержи немного чувство гнева,
Прости меня, товарищ патриот!
Прости, что не убит я подо Ржевом –
Не захлебнулся ржавчиной болот.

Но жил я честно. Я по крови коми,
Но русским быть по духу мне дано.
Прости, что не расстрелян в Белом доме,
Что не погиб в бою под Ведено.

Прости, что не сражался в Приднестровье.
Друзей не предал, как и горьких строк,
Жил и живу надеждой и любовью…
И верою в Россию – видит Бог.


* * *
Надежд больше нет. Конец октября. 
Дожди безысходных строк.  
Как будто я умер, а прожил зря – 
Молитву не слышит Бог.

Но если не слышит, что-то не так, 
В душе не прощанье – дрожь, 
Надеюсь ещё на осенний мрак, 
Надеюсь на мелкий дождь. 

А надо – не пей ничего, не ешь,
Ни с кем не дели ночлег,   
И никаких не имей надежд
На друга, на сон, на снег.

Никто не помнит. Никто не помог. 
И тень надежды мертва – 
Тогда остаётся с тобою Бог 
И слышит твои слова.