Главное для героев Александра Лапина – любовь
Александр Лапин – писатель, понимающий литературное творчество как исключительный национальный приоритет. Для него литература не игра, не забава, а дело жизни, где судьба переплетается с предназначением самым теснейшим образом. Его замыслы глобальны, темы вечны, а тексты насыщены тайными и явными смыслами до последней возможной полноты.
В романе Лапина «Святые грешники» все лучшие и характерные для писателя черты видны во всей полноте фокуса, во всём масштабе его творческого опыта. Если говорить о происхождении этого романа, о его корнях, то первым делом вспоминается знаменитая лапинская эпопея «Русский крест». И такая эстетическая последовательность не может не радовать. И дело тут не только в общих героях, дело в непрерывности духовной линии, непрерывности поиска и борьбы за правду. Однако необходимо сказать и об очень ощутимом родстве «Святых грешников» с большими русскими романами, начиная от лесковских антинигилистических шедевров до великолепных литературных картин Фёдора Абрамова, Анатолия Иванова, Петра Проскурина.
Лапин прежде всего создаёт полотно, показывает картину русской жизни, высвечивая её в определённом ракурсе, необходимом для понимания многих актуальных проблем. При этом объектив писателя не боится ничего, проникая в самые потаённые уголки человеческого сознания, фиксируя самые рискованные перипетии. Это идёт на пользу и лапинскому особому реализму, и добавляет разнообразия сюжетным поворотам и композиционным перестроениям.
В центре повествования уже знакомый поклонникам Лапина по «Русскому кресту» русский бизнесмен Дубравин. Герой с большой долей автобиографичности, но при этом вырастающий до типажа, до культурологического обобщения, по ходу действия романа как бы взрослеющий вместе с читателями, причём взрослеющий с помощью преодоления той губительности жизни, которая знакома каждому русскому.
Пересказывать сюжет романа в небольшой публикации сейчас было бы неуместно, да и тех, кто ещё не знаком со «Святыми грешниками», не хочется лишать удовольствия от разгадывания интриги, посему остановлюсь на главных оппозициях романа, на ключевых его сегментах, определяющих планомерное развитие всех заявленных тем.
В современных романах очень мало чистой любви. Многие авторы откровенно её стыдятся, будь это любовь к женщине, к родному дому, к России, к матери, заменяют её на иронию, копаются в подоплёках того, что никаких подоплёк вовсе и не имеет.
Для героя Лапина – любовь главное. И в этом нет ни капли декларативности. В основе его любви не страстные короткие порывы, а чувство теснейшей принадлежности к своему народу, к его обиходу, к его традициям, к его противоречивой (отсюда название) сути. В этом секрет отношения Дубравина к женщинам, к желанию возвысить возлюбленную над бытом, в этом секрет его переезда в глубинку, – ведь подальше от столиц родного, национального, в хорошем смысле сермяжного, в разы больше, – в этом разгадка его попытки освободить русский народ от пьянства, ведь суть её не морализаторство, а радение. Это объясняет и то, как ровно и увлекательно строит автор сюжет: в его основе не простое перемещение персонажей и чередование событий, а тонкие психологические мотивы, не извращённые, а искренние. На этом строится и попытка изучения эзотерических духовных практик, ведь существование их на русской почве всегда было острым и противоречивым, и вопрос этот нельзя освещать топорно, с одним заранее известным выводом, более того, необходимо проливать свет на всё, что остаётся в тени.
Любовь к русскому народу влияет не только на идейно-эстетическую составляющую текста, но и на композиционно-смысловую. Очень бережно выявляет Лапин в своих героях и героинях и постоянную жажду совершенствовать окружающий мир, и тягу к познанию мира, к странствиям, и явную, а порой даже наивную политизированность сознания. Лапин очень метко показывает, что геополитические выводы простых людей, во всей их специфической и местами диковатой прямоте, чаще всего оказываются вернее хитроумных выкладок «продвинутых» политологов.
Систему персонажей романа легко сравнить с Галактикой. В центре главный герой, а вокруг него стройно кружатся планеты других действующих лиц. Их в романе много, и нет ни одного случайного. При этом все они задуманы и прописаны не сиюминутно, а с угадываемыми биографиями, они узнаваемы, и в каждом из них есть и святой, и грешник, и во всяком их поступке тайно или явно проглядывает принадлежность к большому евразийскому миру, описанному Лапиным во всей его полифонии. Создавая масштабную прозаическую эпопею, Лапин, что очень приятно, не работает только крупными мазками, для этого жанра абсолютно естественными и органичными, он с завидным творческим упрямством прописывает все детали и жизни, и характеров, умело балансируя на грани необходимого художественного вымысла и фиксации многолетних наблюдений за людьми. Казалось бы, для такого изобилия приёмов, метафорических сгустков, философских подтекстов ничего больше не требуется. С этим бы совладать, уместив всё аккуратно и точно, как фрагменты в мозаике! Но Лапину с его творческой ненасытностью этого мало. Он вводит в повествование ещё и головокружительную остросюжетную интригу, столь не тривиальную, что хочется её предложить как пособие новоявленным адептам русского «нуара» и полицейского триллера. Детектив в литературе обыкновенно страдает слишком литературными подоплёками, далёкими от реальности. Лапин этого избегает, достигая в интриге и её развязке величайшей достоверности, которая иной раз шокирует больше, чем любая оригинальность.
Уже упомянутая мной творческая ненасытность Лапина идёт, конечно, от его многотомной романной эпопеи «Русский крест». Нынче часто ограничиваются в прозе своеобразным минимализмом, вследствие этого одна высосанная из пальца история растягивается бесконечно, и это выдаётся за новизну в достижении психологического напряжения. Ярким примером такого метода является получивший в этом году «Русский Букер» роман А. Николаенко «Убить Бобрыкина». «Русский крест» – это роман, убедительно оппонирующий подобным веяниям. Лапин, как никто другой, осознаёт, что для русского сознания намного важнее и приоритетней понятие «меры», а не нормы. А мера не только у каждого своя, мера предполагает живое сосуществование со многими компонентами, дабы быть найденной. Этот принцип Лапин применил в «Русском кресте» очень успешно. Он показал, что никакой постмодернизм или другие «измы» никогда не отменят ценность хорошо изложенной одной или нескольких жизненных историй, при этом масштаб и значимость могут свободно варьироваться.
«Русский крест» – своеобразный волшебный сундучок, из которого можно достать всё, что нужно и интересно не только для пополнения читательского багажа, но и для осмысления времени. Пусть одни историки спустя века назовут его «смутным», а кто-то будет объяснять его как «Великий перелом». И в «Святых грешниках», и в «Русском кресте» Лапин проводит мысль, что никакой перелом не имеет никакого осязаемого результата, если людские судьбы входят в оглушительный диссонанс с тем Молохом, чьей силой стрелки, маятники и цифры вечно приводятся в движение. И это возводит его в ряд писателей-гуманистов, без которых русская словесность не была бы той, за что её ценят и отличают во всём мире.