Елена Козлова
Родилась в деревне Лыаты Усть-Вымского района Коми АССР. Окончила филологический факультет Коми пединститута. Впервые произведения были опубликованы в журнале «Войвыв кодзув» («Северная звезда») в 1978 году. Затем появились во многих коллективных сборниках, в периодической печати. В 1988-м вышла первая книга для детей «Лöз клянича». Рассказы Е. Козловой включены в учебники для чтения в начальных классах общеобразовательной школы, переведены на многие языки народов России. Член Союза писателей России. С 1995 года – председатель правления Союза писателей Коми. Живёт в Сыктывкаре.
Рассказ
Вот так, мужики... Век прожил со своей сорокой и не знал, что за птица она. Теперь и думай, как быть. Только ведь думай не думай, а жена – не башмак стоптанный, за забор не кинешь.
Ну, ладно, расскажу, как было, а там судите-рядите.
Звать меня, значит, Митипор Паш. Хоть я и прописался давно в городе, а душой его никак не могу принять. Душой я там, в деревне своей вычегодской. Там вся моя родня до десятого, может, колена проживала, дальше своих покосов нос не казала. Город, он, может, и мир, зато деревня – рай. Ну а у меня так вот вышло: выучился на электросварщика, притормозил в городе. Ненадолго вроде. А потом – бах! – женился. Не успел обернуться, уж детишки пошли. Там и квартирой обзавёлся. Прямо сказать, засосал город.
Жизнь человечья, она ведь не проходит, она вприпрыжку пробегает. Глядь-поглядь, а детки-то мои выросли. Их у нас трое, сыновья с дочкой. Туда-сюда, уж они отдельно живут, внуков растят. Стало быть, мы с сорокой сделались дедом и бабкой. Ну, что, говорю, бабка?.. Какая я тебе бабка... Серчает сорока моя, во как!
Я к чему веду: сорока-то моя испортилась. Да уж так испортилась, что и ума не приложу, как быть мне теперь, что делать.
Последние семь лет я в Горводоканале сварщиком работаю. И случился юбилей нашей конторе, как-никак семьдесят лет ей стукнуло. Начальство решило отпраздновать это событие в театре, пригласительные билеты всем нам раздали. Сперва, сказали, концерт будет, потом вечеринка. Сходим, что ли? – у сороки своей спрашиваю. Та с радостью. Мне-то этот юбилей, по правде сказать, как шёл, так и ехал, потому смешно было смотреть, как жена к театру стала готовиться. Пришла из парикмахерской – батюшки! Сразу и не признал сороку свою. На голове у неё локоны-коконы, брови начертила, ресницы начернила, коготки лаком покрыла, ещё и надушили её там. Ладно бы только это, но ведь она от какой-то подруги платье блескучее притащила. Как она на себя эту чешую рыбью надела да как перед зеркалом встала, я и вовсе рот растворил. Спина-то, прости Господи, голая!
Ты, говорю, того... спину бы прикрыла чем-нибудь – простудишь. А она на меня от зеркала ресницами этак повела, говорит: не для того, мол, разрезы делают, чтоб прикрывать.
Оно конечно. В солдатских шинелях тоже разрезы есть, и ничего, не простужают.
Что тут делать? Достал свой костюм серый двубортный в синюю полоску, красный галстук на шею повязал. Отправились. Иду и думаю: как бы мне от стыда не сгореть, когда сорока моя шубу снимет да принародно спину оголит.
А ничего, проморгался. Главное дело, народ не то что не ахнул, а вроде даже с одобрением спину эту принял, особенно мужики. Отсидели концерт в честь юбилея, позвали всех в зал. В одной половине столы с угощением, в другой – место для танцев.
Как музыка заиграла, так у сороки моей бесята в глазах запрыгали. Меня как и нет рядом. Стоит вся блескучая и пританцовывает. Додёргалась: какой-то дылда на танец её пригласил. Тут и пошло-поехало! Уж как она танцевала, как порхала, я это описать не берусь, потому как слов таких при себе не имею. Один танец да второй, да снова, да ещё. Жеребцы наши как сбесились, прям наперебой в круг её таскают. Вроде и моя это сорока, и не моя. Глядел я, глядел, как она по рукам ходит, как отплясывает да взвизгивает, когда наши шалопуты её вертят, и от всего этого стало меня корёжить. Вот не совру, мужики, как всё равно душу из меня клещами тянут. Поймал было за руку жену свою, чтоб увести подобру-поздорову, а она хлоп на меня ресницами: я, говорит, не для того сюда пришла, чтоб сразу уходить! И снова в круг. Плюнул я, пошёл покурить, нервишки поунять. С одними мужиками покурил, с другими – чую, скоро из ушей дым пойдёт. Пошёл на сороку свою глянуть. Да лучше бы не заходил. Там все наши большой круг устроили, в ладоши хлопают, рук не жалеют. А в круге-то сорока моя отплясывает, платочком помахивает! А вокруг неё-то слесарь наш Ортяков выкобенивается! То он вприсядку, то по пяткам себя хлопает, павлином похаживает перед сорокой моей. А та до того разошлась, что про меня и думать забыла. Вот же дурра набитая!
Вышел на свежий воздух. А на морозе долго не выстоишь, пришлось вернуться. В зале круга уже нет, а сорока моя с тем же Ортяковым в медленном танце топчется. Он её, срамотник, облапил, а сорока даже глаза прикрыла.
Загнул я про себя трёхэтажным с надстройкой, оделся и потопал домой. Пусть хоть со всем водоканалом обнимается, мне теперь всё равно.
Через два часа моя явилась. Распалённая, разрумяненная, видно, ни одного танца не пропустила. Что ж ты, говорит, бросил меня? Того, говорю, и бросил, что ты на мужиков набросилась. Губы надула: ни на кого, говорит, не набросилась, просто я танцевать люблю.
Ну, ещё что положено сказали друг другу, и после этого я теперь сплю рядом с телевизором. Да и спать-то теперь толком не могу, всё думаю. Вот ведь как получается: столько лет бок о бок прожили, а я и не знал, что сорока моя так легко может голову потерять. Но главное – делать-то что теперь мне? Тут ведь или-
или: либо я ухожу от сороки своей, либо танцевать учусь, чтоб всякие Ортяковы душу из меня не тянули. Как думаете, мужики?
Перевёл с коми Пётр Столповский