2 января 2015 года исполнилось бы 90 лет великой русской певице Ирине Константиновне Архиповой, отдавшей более 50 лет творческой жизни русской оперной сцене. Уникальность дарования и подвижническое служение русскому искусству сделали её близкой и дорогой для миллионов людей.
Достойно памяти великой подвижницы отметила эту дату радиостанция «Орфей», подготовив цикл прекрасных передач. 20 января Дмитрий Хворостовский посвятил памяти И.К. Архиповой сольный концерт в Большом зале Московской консерватории с исполнением романсов на слова А.С. Пушкина и цикла «Петербург» Г.В. Свиридова.
Вот и всё… Ни в государственных творческих программах, ни в планах Большого театра, сцене которого отдана львиная доля жизни И.К. Архиповой, никаких певческих праздников не объявлено. Люди, преданные русской школе искусств, люди, считающие этот талант национальным достоянием России, понять такого не смогут никогда.
Она была «царицей русской оперной сцены», символом Золотого века Большого театра Союза ССР. Оперные партии, которые созданы ею, были всегда открытием – Кармен в партнёрстве с прославленным итальянцем Марио дель Монако, Амнерис в «Аиде», Эболи в «Дон Карлосе», «Марфа» в «Хованщине», Марина Мнишек в «Борисе Годунове», Любаша в «Царской невесте», Весна в «Снегурочке», Любава в «Садко», Полина и Графиня в «Пиковой даме», Элен в «Войне и мире»… Более 30 оперных партий, огромный камерный репертуар от Каччини до советских композиторов, цикл сочинений «Аве Мария», исполнение православных распевов в концертных залах и храмах, ею записана вся вокальная русская музыка.
Она была первой советской певицей, покорившей мир, открывшей дорогу советской оперной школе в «Ла Скала», дипломаты считали её самым авторитетным символом России. Пела в лучших оперных театрах и концертных залах мира от США до Японии. Деятельность И.К. Архиповой получила признание, равного которому трудно найти: народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, Государственной премии России и премии Москвы, кавалер ордена Святого апостола Андрея Первозванного, ордена «За заслуги перед Отечеством II степени», ордена Святой равноапостольной княгини Ольги II степени (РПЦ), трёх орденов Ленина, ордена Трудового Красного Знамени, наград иностранных государств, обладательница Российской оперной премии «Каста дива», всемирного приза искусств «Бриллиантовая лира». В 1995 году имя «Архипова» получила малая планета № 4424.
Была одной из тех волшебных связующих нитей, которые соединяли великие традиции русской вокальной школы от Неждановой, Обуховой, Максаковой, Козловского и Лемешева, Лисициана и Михайлова до учеников, которых сама воспитала, будучи профессором Московской консерватории, и тех, кому она открыла путь на Большую сцену как председатель жюри многочисленных вокальных конкурсов (в том числе им. Чайковского и им. Глинки). А это цвет сегодняшней вокальной сцены – Ольга Бородина, Мария Гулегина, Анна Нетребко, Ольга Трифонова, Михаил Казаков, братья Ильдар и Аскар Абдразаковы, Дмитрий Хворостовский, Владимир Чернов…
В самые глухие годы, когда рушились основы культурной политики страны, И.К. Архипова сумела сохранить музыкальное достояние России, пестовала и культивировала молодые таланты, которых воспитывали возглавляемые ею конкурсы и фестивали.
Сегодня «ЛГ» объявляет сбор подписей за установку памятника выдающемуся русскому композитору. Весь год будут звучать гениальная русская музыка Свиридова и голос Ирины Архиповой во славу русского гения. Памятника ей тоже нет...
«ЛГ» знакомит читателей с воспоминаниями И.К. Архиповой о Г.В. Свиридове.
Действительно, позже всё получилось, но сначала я всё-таки отказалась. Прошло несколько лет, и я вдруг ясно поняла, что нам не обойтись друг без друга – слишком многое нас сближало, слишком сузились во времени русские дороги, и все, кто продолжал по ним путь, должны были обязательно встретиться. Так и вышло. Мы начали готовить программу. Работать ездила к нему на дачу. Заниматься с ним было необычайно интересно. Я хорошо запомнила, как Георгий Васильевич, приступая к какому-то романсу, обязательно объяснял, что думалось ему, как он чувствовал ситуацию, описанную в произведении, как он понимает, что там происходит. Всё это отражалось в его музыке. Наши занятия становились всё интереснее, беседы продолжительнее. Из романсов, над которыми мы с ним работали, позже он составил целый сборник для меццо-сопрано. Одну часть этого сборника составили романсы, которые пела Елена Васильевна Образцова, другую – вещи, которые исполняла я.
Цикл на стихи Аветика Исаакяна мне особенно полюбился. Этот цикл я пела всегда с большим удовольствием. Казалось бы, ну что там такого особенного? Речь идёт о простом, повседневном – дом, отец, мать, детство. Но ведь это так много!
Когда мы работали над этим циклом, Георгий Васильевич очень подробно старался объяснить то состояние души, которое он испытывал, когда писал эту музыку: «Представьте себе, – говорил он, – что весь налаженный годами уклад жизни, когда всё идёт по привычному, размеренному порядку и ты знаешь, что, когда вырастешь, у тебя тоже будет сын, а потом и у него будет ребёнок, и так было веками, вдруг, в какой-то момент оборвётся. Ты всем существом своим ощущаешь, что всё это может произойти, твой мир исчезнет!»
Исаакян был изгнан из Армении, и в музыке Свиридова этот романс стал трагической песнью судьбы. Композитор поднялся над одним частным жизненным случаем, и романс приобрёл эпическое звучание, как поэма о Родине.
Потом мне попался ещё один романс Свиридова на слова Исаакяна. Это был «Дым Отечества», написанный для тенора. Я посмотрела ноты, и он мне показался моим. Я чувствовала, что это музыка для моего голоса. Бывают такие женские голоса, в которых слышится что-то мальчишеское.
Именно для такого голоса Свиридов и написал «Дым Отечества». У меня, видимо, именно такой голос. Я пришла с этим романсом к Свиридову. Он очень удивился и сказал: «Странно, я написал эту музыку для мужчины. Для тенора, а у вас получается». И у меня действительно получалось.
Мы встречались, и Георгий Васильевич очень подробно продолжал прорабатывать со мной каждый текст, он был очень щедр на объяснения, стараясь достичь максимального взаимопонимания между нами. Композитор считал очень важным донести до меня каждый штрих, каждую интонацию. И он не просто объяснял. Нет! Добивался, чтобы музыка прозвучала так, как он её слышал.
«Чувствуете, – говорил он, – ритм? Это ритм скачущей лошади. Путник торопится, рвётся к родному дому, он с нетерпением ждёт, что сейчас увидит, как вышла на дорогу мать, как она встанет на тропочке, улыбнётся светлой, милой улыбкой. Он представляет, как отец, который изо дня в день поднимается в горы, остановится, обрадуется встрече. А потом уже вся семья соберётся у очага родного дома...»
Он говорил, а я начинала чувствовать запах дымка, тишину и покой дома, всё это я ощущала в музыке, мне казалось, что меня охватывает приятная дрёма, и сквозь неё, как об этом вспоминает путник, слышу мерный, неспешный разговор собравшихся родственников, я почти физически чувствовала, как мы все вместе сидим вокруг очага...
Всё это очень волновало меня. Свиридов выходил в этой музыке на такие близкие и дорогие для каждого человека чувства, что романс всегда необыкновенно тепло воспринимался публикой…
Вспоминается мне и очень забавный случай. На концерте в Малом зале консерватории я пела «Изгнанника», за роялем был автор. Петь с ним – было наслаждением, и я вся ушла в музыку. И вдруг чувствую, что пою, а музыки не слышу. Я с недоумением поворачиваю голову и вижу: Георгий Васильевич сидит за роялем, а руки лежат на коленях. Я с изумлённым немым вопросом гляжу на него, а он мне в ответ шепчет: «Лапоть ты мой дорогой! Не те слова поёшь...»
Честно сказать, такое бывает с певцами, когда вдруг перепутаешь строки, и ничего в этом особенно страшного нет. И, как только я поняла, что произошло, решила, что допою строфу, а дальше буду петь правильно. Не тут-то было! С Георгием Васильевичем не заиграешь. Ему точно текст подавай, слово в слово пой, как написано! И он остановился!
Потом провёл по клавишам рукой, как бы стирая всё, что было до этого, и начал сначала.
Это характерная для него манера. Бывало, он чем-то недоволен. Начинает играть, и что-то ему не нравится, он раздражается. Тогда рукой резко проводил по клавиатуре, словно стирая «налписанное», и всё начинал набело.
Теперь вот слушайте!
Публика восприняла тогда, в том концерте в Малом зале, происшествие с большим энтузиазмом. И когда мы вышли на поклоны, нас встретила овация! Долго-долго скандировал зал! И у меня было такое ощущение, что людям очень нравится, что мы вместе...
Его племянник Александр Сергеевич Белоненко (очень хорошо, что он стал президентом Национального Свиридовского фонда!) выпустил книгу мемуаров Георгия Васильевича Свиридова. Какое же это богатство! Я читаю их, и живо встают перед глазами наши встречи, беседы, слышу интонации его голоса. В этих встречах была особая неповторимость, какой-то только ему присущий «аромат» беседы. Он много размышлял о правде искусства, подчёркивал мысль об изощрённости лжи, которую очень трудно бывает распознать человеку, не обладающему обострённым чувством правды. Я долго шла к этому пониманию своим, совсем не тем путём, каким он открывается в его записях. Когда я всё поняла, вдруг неожиданно для себя получила облегчение в творчестве, но я не занимала себя размышлениями.
Читая записи Георгия Васильевича, о многом начинаешь задумываться исходя из понимания реальности сегодняшних дней и видишь, как глубоко и далеко он смотрел. Музыканты нечасто бывают философами, Свиридов им был. Многие его мысли в свете прошедшего времени только укрепляются в своей значимости и необходимости для России наших дней: «Правда возникает лишь на особо большой глубине человеческих отношений. Возникает редко и существует, как правило, короткий срок. Потому-то так ценна всякая правда, даже самая малая, т.е. касающаяся как бы малых дел. Правда существует в великом искусстве, но не во всяком искусстве, считающемся великим».
Мне дорого, что круги наших интересов, «предметов» любви, если можно так выразиться, совпадали. Знаю, что Георгий Васильевич любил творчество М. П. Мусоргского. Этот композитор в моей судьбе сыграл огромную роль. И для меня очень важно, что Георгий Васильевич пишет о Мусоргском не только как о музыканте, но и о личности, ставшей явлением русской жизни в её общем плане. Мусоргский посредством музыки сумел создать духовный образ России, показал её глубины, многогранность, талантливость русской натуры. «Хованщина» отложила неизгладимый след на моём восприятии искусства, на самом понимании существования певицы в спектакле, жизни в музыке, на отношение к творчеству композитора. С образом Марфы я получила огромный заряд нравственных сил. Ведь Марфа – крупнейший национальный характер!
В книге «Музыка как судьба» дано глубокое понимание природы художника. Действительно, ради чего мы работаем? Не для себя же! Художник стремится разбудить в людях лучшие силы, хочет так повлиять на человека, чтобы он стремился к высоким открытиям, и прежде всего самого себя, чтобы становился чище и духовно богаче.
«Истина может быть заключена в синтезе Слова и Музыки».
«Художник призван по мере своих сил служить раскрытию истины».
Это же суть понимания природы искусства. Мы много говорили об этом с моим педагогом Надеждой Матвеевной Малышевой. Сам процесс восприятия музыки, то состояние, которое переживаешь, когда слушаешь музыку, даёт человеку очень много, обогащает его, но когда слышишь воспетое слово – прозреваешь!
Сейчас волевыми усилиями у нас в стране навязывается чуждая нам музыка, новые ритмы, не свойственные нашей природе. Это преступление!
От природы каждый человек тянется к мелодии, которой пронизана жизнь, и когда он слышит родную для себя мелодию, откликается его душа. Ну а если он ничего не чувствует, это просто дубина! То, что сейчас происходит, когда в концертном зале молодые люди под влиянием исполнителя на сцене вскакивают с мест и начинают трястись, точно сектанты в экстазе, это – деградация! Из концертного зала человек должен выходить обогащённым, наполненным музыкой, с душой восторженной, окрылённой. В нём самом должна звучать музыка! Если этого музыка не даёт, то это – не музыка в истинном её значении, это насилие над природой человека.
В этой связи интересно вспомнить, что Свиридов, размышляя по поводу конфликта Моцарта и Сальери, обращает особое внимание на то, что вовсе не зависть явилась причиной ненависти Сальери. «Любопытно, – замечает Свиридов, – что Пушкин сделал трактирного скрипача – слепым. Это – тонкая, гениальная деталь! Он играет не по нотам, а по слуху. Музыку Моцарта он берёт, что называется, из воздуха, который как бы пронизан, пропитан ею. Если сказать просто: дар мелодии, вот тот божественный дар, которым наделён Моцарт и который отсутствует у «жрецов» искусства вроде Сальери, владеющих тайнами и ухищрениями мастерства, умением, формой, контрапунктом, фугой, оркестром, но лишённых дара вдохновенного мелодизма, который даётся свыше, от природы, от рождения».
Свиридов обращает внимание на «смелость» и «дерзость» в искусстве. И подчёркивает, что «смелость и дерзость хороши там, где за ними стоит правда, истинная глубина жизненных явлений, если же она заявляет о себе как неправда, это страшно!»
Это очень важное, особенно для нашей сегодняшней жизни, наблюдение. Сейчас «дерзостью», если не сказать резче, пробивается «искусство», которое стремится утвердиться силой и пытается навязывать себя обществу путём унижения предшествующих достижений в культуре.
Ведь до чего додумались с этой новоявленной «дерзостью»! Светланова! Отлучили! Григоровича выставили «за дверь» Большого театра! Страшно, что позволены такие «смелость» и «дерзость».
А это художники, для которых их искусство никогда не было ремеслом. Соль искусства – эти художники, для них музыка – «составляющая жизни нации», как писал Свиридов. Для меня ремесло? Тоже – слишком мало, слишком мелко. Потому что для меня музыка – смысл жизни.
Да, в музыке может звучать абсолютно всё, но глубина чувств человека передаётся всё-таки музыкой!
Ирина АРХИПОВА