Роман Анатолия Дарова «Блокада», изданный в Нью-Йорке, я купил ещё во времена СССР в Италии, где работал корреспондентом ТАСС. Как ленинградцу мне было любопытно узнать, что пишет о трагедии нашего города человек, который блокаду пережил, потом оказался за пределами СССР и смог не только написать, но и выпустить книгу такого содержания. В то время в нашей стране напечатать подобное было невозможно.
Дело было рискованное. Покупать такие книги – опасно, а привозить их из-за границы – тем более. На таможне, если бы обнаружили, сразу бы отобрали, да ещё бы составили протокол. Роман Дарова грозил статьёй за попытку распространения «антисоветской литературы». Хотя, конечно, никакой антисоветчины в книге не было. Просто была рассказана долго неизвестная многим правда о том, что на самом деле творилось во время блокады в осаждённом городе.
Автор романа – Анатолий Даров (настоящая фамилия Духонин, годы жизни 1920–1997) оказался в блокированном Ленинграде, когда ему был 21 год. Весной 1942-го был эвакуирован в Пятигорск, где летом попал под немецкую оккупацию. Первый вариант книги был написан по свежим впечатлениям и публиковался под названием «Ленинградский блокнот» в 1943 году в николаевской газете «Новая мысль». Публикация вызвала интерес гестапо, и следующий вариант автор издал уже после войны, в 1945 г. Окончательный вариант «Блокады» вышел в Нью-Йорке в издательстве братьев Раузен в 1964-м. Это издание и стоит сегодня в моём книжном шкафу…
Первый артобстрел
Начиналась блокада в «Блокаде» Дарова как будто и не так страшно. Ещё нет смертельного голода, и в Ленинграде даже открыты кафе. Автор и герои его книги идут по Невскому, когда вдруг начинается артобстрел:
«Пройдя через три воздушных тревоги и три пивных, вернулись на Невский.
– А я слыхал, что в кафе «Квисисанна» дают фруктовое мороженое, – робко заметил Сеня Рудин.
Пошли проверить. Мороженое давали. Чем-то подкрашенные кусочки льда проглатывали с энтузиазмом, читали стихи, гремели стульями. Поэтому свист, этот широкий плотный росчерк снаряда по небу, который услыхали все, кто в этот момент был на Невском, до них не дошёл. Но тем большее, почти восторженное удивление выразили их вдруг поглупевшие лица, когда почти напротив кафе, на другой стороне проспекта, сверкнуло кустиком, ударило – и задымилась разорванная снарядом голубая крыша Аничкова дворца.
Несколько человек упало посреди проспекта. Их по-тюленьи распластанные фигуры казались совсем детскими на асфальте, на фоне колоннады Дворца для детей. Все поднялись, оглушённые, но один с портфелем ещё полежал немного. Когда к нему побежали, он поднялся сам – испуганный, не верящий, что остался жив. В толпе засмеялись.
– Пощупай себя, товарищ.
– В мягкое место не угодило?
– Портфельчик-то не забудь.
– Что зубоскалите? Это ведь конец нам приходит.
– Да, уже теперь без всякого предупреждения начнут трахать…
– Ничего, когда-нибудь и мы трахнем.
– Молчи, трахало…
Закричали милиционеры, зазвонили трамваи, всё двинулось, успокоилось в движении. Первый снаряд, как и первые бомбы, не показался страшным…»
Голодный рынок
Но скоро страшно становится всем, мрачный призрак голодной смерти берёт город в смертельные тиски. Вот Сенная площадь, на которой голодные устроили Голодный рынок. «Выше всего ценится хлеб: от 2000 до 3000 рублей, но деньгам предпочитают золото, обычно – золотые часы любой формы. Вслед за хлебом на иерархической лестнице астрономических цен – спиртные напитки и табак... Дорого стоит также сахар, дешевле «бадаевский сорт» – так назывался сахар, смешанный с землёй и сгоревший во время пожара на Бадаевских складах. На их пепелище весь город ездит с саночками и возит оттуда мёрзлую, сладкую родную землю. Её оттаивают в кипятке и пьют, как кофе».
«Всё можно получить за хлеб. И всё есть на голодном рынке, – с горькой иронией пишет автор. – Только нет овощей и жиров. А так – всё есть. Даже белковые дрожжи, альбумин (из него делают суп), целлюлоза, мездра. И даже гонка. Так называют деталь текстильной машины из свиной кожи. Есть и приводные ремни от станков, и старые подошвы. Но они, к сожалению, малосъедобны. Да, почти несъедобны».
«Все апокалиптяне, – пишет о ленинградцах Даров, – ходят подпоясанные ремнями, кушаками или верёвками – так теплее. На рынке это придаёт им смешной купеческий вид. Все – продавцы и покупатели, вернее, менялы – худы и бледны. Редко пройдёт, словно проплывёт в туманном сознании сытая и потому отвратительная физиономия, словно свалившегося с луны ловкача или негодяя. Или… людоеда».
«В «Ленинградской правде» сообщалось о поимке и расстреле нескольких банд, грабивших пекарни. Но это – не так часто. Весь «преступный возраст» – на фронте, да и охрана хлебных мест поручена фронтовикам, а не милиции и даже не НКВД. Эти не ведут следствия. Убивают на месте».
«Но есть и «резваки» – совершенно исключительная и редкостная порода воров: они прямо без проволочек хватают хлеб из рук и умеют не только бегать, но и заглатывать хлеб на ходу. Такого и поймаешь, так от куска всё равно не остаётся ни крошки. Да теперешний хлеб и не крошится: почти белый от замешанной в муку древесины, он плохо пропечён, увесист и рыхл».
Победа над смертью
Но вот совсем другая сценка с этого же рынка: «…базарный день в разгаре. Тонкий и взволнованный голос скрипки послышался откуда-то сверху, будто с неба. Почти так и есть: в окне третьего этажа полуразрушенного дома играет скрипач. Он стоит в окне, как в рамке, лицом к площади – как лицом к жизни. За его спиной тьма развалин, засорённый трупами лёд Обводного канала, обгоревший каркас Фрунзенского универмага, смерть. А на площади – тьма полуживых полулюдей, пришедших сюда, чтобы жить. Для них он играет, как для жизни…»
Поразительна реакция слушающих скрипача людей. Они, как подметил автор, перешёптываются, как в концертном зале:
«– Концерт Венявского. Терпеть не могу.
– А это что? Стравинский?
– Не будь идиотом. Как можно не отличить Стравинского от Шёнберга?
– Ну а это, с вашего позволения, Хиндемит?
– Не позволяю. Это как раз Стравинский….
Широкий и мощный мотив оборвался на тонкой взлётной ноте… И вдруг скрипач взмахнул руками и выбросился из окна… Он, вероятно, умер на лету, как умирают птицы: упал в высокий сугроб рыхлого снега – не мог разбиться, но когда к нему подбежали старушки, сердце его уже не билось и глаза закрылись… А скрипка упала рядом, словно выбросилась сама…»
Полуживого автора вывозят из умирающего города по Дороге жизни через Ладожское озеро: «…машины шли не останавливаясь. Когда рассвело, Дмитрий увидел: впереди, и сзади, и по обочинам дороги чернели трупы. На ледовом Невском проспекте их было больше, чем в городе. Умирали в машинах на ветру, и сбрасывали на ходу, чтобы не везти мёртвый груз. Машины шли по ним, как по шпалам…»
И вот наконец спасительный берег Большой земли – станция Борисова Грива. «Падал мягкий крупный снег – как лепестки белых триумфальных роз. Он встречал мучеников величайшей победы, когда-либо одержанной человеком на земле: над смертью, над нищетой духа и голодом, что страшнее смерти».
Правду пытались уничтожить
Правда об ужасах блокады долгое время в СССР была запрещена. Не только запрещена, но и уничтожалась. Так, после войны в Ленинграде канул в небытие созданный ленинградцами Музей обороны города. Прибывшая в 1949 году из Москвы бригада во главе с Маленковым уничтожала все экспонаты, сжигала документы. Директора музея Льва Ракова арестовали, обвинив в «сборе оружия с целью проведения терактов, когда Сталин приедет в Ленинград».
Бывший экскурсовод Музея обороны Ленинграда Н. Нонина вспоминала: «Тысяча девятьсот сорок девятый год. Ленинград. Во дворе Музея обороны… горят костры. Жгут бесценные, уникальные экспонаты, подлинные документы, реликвии. Жгут многочисленные фотографии. Среди них и детские. Дети блокады похожи на маленьких старичков — морщинистые личики, иссохшие тельца, глаза мучеников. В залах музея молотом разбивают скульптуры. Баграми сдирают живопись. Ломами рушат стены между залами. На грузовиках увозят в переплавку, а то и просто на свалку, именные орудия и другие музейные материалы. Жгут костры. Гибнет Музей обороны Ленинграда!..»
Вслед за этим последовало знаменитое (сфабрикованное, как выяснилось впоследствии) «Ленинградское дело», в результате которого руководство города было уничтожено. Но, как оказалось, правда разными путями всё-таки просачивалась в СМИ.
Сейчас всё по-другому. Прежде запретную книгу Анатолия Дарова каждый может прочесть в Сети.