«Домой Одиссея уже никогда не вернуть»

* * *

Мне не уйти из психбольницы.
Ты в ней – и вот она в тебе –
клокочет, рвётся на страницы
и шарит лапой по судьбе,
куда б тебя ни заносило –
в край небоскрёбов или скал –
ты возле солнечной Мессины
увидишь бешеный оскал
чудовищ – нет, не тех, из книжек –
своих, придуманных тоской,
толпой, тебя несущей ближе к
безумью дней, к огням Тверской.
И будто всё отлично с виду:
умыт и трезв, идёшь в театр –
но чувствуешь: с тобой в корриду
весь день играет психиатр.
Или в музеях строгой Вены
бредёшь меж статуй героинь –
а врач решит – и резко в вены
введёт любовь, как героин.

Спокойней – в домике с охраной,
решёткой, каменной стеной,
где мне зализывают раны –
чтоб не осталось ни одной,
где нет ни долга, ни заботы,
ни вин, ни бед… Халат надеть
и от субботы до субботы
на подоконнике сидеть
и издали смотреть на лица
толпы, на улицу в огне.
А рядом Гоголь отразится
в забитом намертво окне.

* * *

Зажмурится ветер – шагнёт со скалы.
Спокоен и светел тяжёлый наплыв
предсмертного вала – он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем – от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины…

Кричим: «Это риф – или мысль – или мыс –
бездушность богов – нет, предательство крыс…»
И крики глотает пучина.

Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык –
бросаю ненужные ножны.

И плавно – сквозь ночь, как седая сова, –
взлетаю с галеры – туда, где слова
понятны ещё –
но уже невозможны.

* * *

Я – жёлтый листик на груди твоей.
Меня на миг к тебе прибило ветром.
Вот и конец. И не найти ответа,
зачем в тиши изнеженного лета
поднялся ветер и, сорвав с ветвей,
мне дал на миг прильнуть к груди твоей. 

* * *

Я уже не пойду за тобой.
Пахнет дымом. Морозно.
Повторяет уставший прибой:
«слишком поздно».

Паутина, незримая нить
обрывается – медленно, странно,
словно нехотя. Грусть хоронить
слишком рано.

МОЯ ОДИССЕЯ

Рассеян по миру, по морю рассеян
мой путанный призрачный след.
И длится, и длится моя Одиссея
уж многое множество лет.

Ну что, Одиссей, поплывём на Итаку –
на север, на запад, на юг?
Мой друг, нам с тобою не в новость – не так ли? –
за кругом наматывать круг

и загодя знать, что по волнам рассеян
наш жизненный путанный путь…
Слукавил поэт – и домой Одиссея
уже никогда не вернуть.

Нора КРУК

* * *

Джакаранда роняет листву, как перья,
Оголясь, расцветает персидским цветом.
Вопреки реальности и неверью
Возрождаюсь женщиной и поэтом.

Этот праздник кожи и обонянья
Тянет в мир таинственный – за порог,
И сомненья старые и прощанья
На развилке дорог.

Тяжесть лет свинцом на моих подошвах,
Шрамы тонкие светятся на запястьях,
Дни скользят, замоленные, как чётки,
Но весна колдует, и это – счастье!

* * *

Больно. Летает коршун,
Долбит висок.
Может быть, это Морзе и близок срок?
Либо предупрежденье, толку в котором нет?
Где-то что-то мигает и гаснет свет.
Чувство вины – со мною,
Всегда моё.
А на ветру – как парус стираное бельё.
Словно зовёт кого-то ветра белая нота,
Чтоб в белизну зарыться
И от себя скрыться.

* * *

Хоть стихами поймать уходящий день,
Уходящей жизни невозвращенец.
Где-то будет цвести и дышать сирень,
День рассыплется, отщепенец.

Но сегодня мой этот день земной,
Книги, музыка, вкус и запах,
Шевеленье строчки и голос твой,
И решение чьё-то, что бывший мой
На беззвучных уходит лапах.

Инга ДАУГАВИЕТЕ

ОСЕНЬ

Чем дольше веришь – тише слова молитв.
Светлее ночь. Размереннее строка.
Невероятно ярок осенний лист,
И растекается в рамке небес закат.

Из города – все дороги ведут к воде,
(Чем ближе дюны – пронзительней синева),
И в янтаре тает короткий день.
Всё – забывай. Намеренно – забывай!

Касается края воды золотой клубок,
Идёшь, почти не касаясь седой земли....

И вдруг понимаешь, как равнодушен Бог.
И как – нечеловечески – справедлив.

* * *

– Помнишь, соседка была, говорила «Алла»..!
И замирала, к небу подняв глаза.
В нашем квартале (пять минут от вокзала),
Жить без молитвы было никак нельзя!

Здесь Богоматерь на трёх языках просили
(Все, говорят, дороги приводят в Рим!).
Выпив, кричал Иван, что светлей в России
Солнце… седой раввин соглашался с ним.

Плыл над кварталом запах вина и хлеба,
Послевоенный запах, хвала богам!
В городе нашем дороги взмывали в небо,
Бережно огибая последний храм.

НОСТАЛЬГИЯ

Привычно просыпаться по утрам,
перебирать слова, тарелки, мебель
передвигать, а в равнодушном небе –
не облака, а радуга реклам.
Так жить в Париже, Рио… Где ещё –
в Житомире? И всё такой же вечер,
На горизонте купола мечетей
или костёлов. Рабби или ксёндз
угрюмо-равнодушен, как и тот,
кто… Да простятся прегрешенья наши!
Себя в себе не расплескать, как в чаше,
в любой стране под небом-шапито.

Галина ЛАЗАРЕВА

Родилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Победитель международного конкурса переводчиков поэзии «Пушкин в Британии» – 2010, автор книги переводов австралийского поэта А.Д. Хоупа «Вечность подождёт». Лингвист, переводчик, участница интеллектуальных игр «Что? Где? Когда?» и «Своя игра», выпускница МГУ им. Ломоносова.
Живёт в Сиднее.

* * *

А комната была светлым-светла…
Как будто жизнь, непрожитая нами,
Весенним витражом в ажурной раме
Возникла вместо пыльного стекла;

А между побелённым потолком
И редкими решётками оконца
Беспечный луч полуденного солнца
Скользил небесным лёгким челноком,

Такую ткань узорную творя
Из воздуха, как патока, густого,
Что нить судьбы вплелась в её основу,
И каждое несказанное слово
Впаялось в память каплей янтаря.

Полнолуние

Не придумала ведьма слов от залётных стрел…
Забытьё проклятое – прочь из груди рывком.
Била боль в ребро, и растерянно ты смотрел,
Как в лягушачьих тонких лапках дрожит древко.

Ох не брать бы тебе меня – ну а как не взять,
Как не сгинуть в болотном мороке тёмных кос…
Рукавом взмахну – и озёрная ляжет гладь,
Обрастёт пером невесомая птичья кость.

И могла б остаться, так ты ведь хотел скорей,
Человечье дитя, глупыш – на себя пеняй…
То не кожа моя полыхает в печном нутре,
То горит огнём твой нечаянный зыбкий рай.

Окатило мне память жаром – живой водой,
Истлевает плоть, обнажается суть вещей;
Мне теперь – туда, где мой истинный, вечный дом,
Где ночей не спит, всё тоскует по мне Кощей.

Решение

С глаз долой, да из сердца не вон:
Полыхаю от боли...
Стылый ветер да грай ворон,
Да пожухлое поле.

Выйду, встану на семь ветров,
Настежь выветрю душу,
И вернусь под родимый кров –
Беспечальной, послушной,

Буду песни петь, вышивать,
Молвить складно да плавно,
А глухою ночью вставать
Да захлопывать ставни,

Чтоб напомнить не смог восток,
Разгораясь рассветом,
Как манило в душистый стог
Сумасшедшее лето.

Александр ГРОЗУБИНСКИЙ

Родился в Харькове. Печатался в русскоязычных журналах и газетах Австралии, США и России («Витражи», «День литературы», «Интеллигент» и др.). Стихи также вошли в сборник современной русскоязычной поэзии «Золотая книга», вышедший в Дюссельдорфе (2011).
С 1992 года живёт в Мельбурне.

ЛЕТНЕЕ НАВАЖДЕНИЕ

Грустно, как в день рождения.
Но иногда везёт
Летнее наваждение
Солнечный эпизод.

Трудно с собой управиться
Но никакой надежды
Умница и красавица
Только таких и держим.

Чудо с другой планеты
Кончилось, как ни жаль.
Кончилось вместе с летом.
Держим? Не удержал.

ИНТЕРЬЕР

В этом доме вечно ждут новостей.
Но почтовый ящик вечно пустой.
В этом доме не бывает гостей –
Слишком горек хлеб и дорог постой.

В этом доме по поверхности стен
Хороводится театр теней,
Лишь одна моя горбатая тень
Неподвижна на белёной стене,

Там снаружи охра дня, ночи синь,
Туч стада и непогоды слюда.
Я на стенке, как стенные часы,
Мне отсюда никуда. Никуда.