Невысокого роста, но очень полный – до округлости, живущий тяжко, с одышкой, он владел домом, доставшимся ему по наследству. Сам жил на втором этаже, а первый с мая до первой осенней прохлады сдавал приезжим. Этим и кормился. Также работал в местной библиотеке, и зимой вместе с женой существовал со скромных заработков советского библиотекаря.
Когда-то в 60-е годы в Симферополе – тогда учился в институте – в юные наивные годы умудрился на «симферопольском уровне» что-то подписать в защиту Солженицына, за что и поплатился жестоко: из института выгнали с позором. Так Серёжа не стал дипломированным филологом, зато стал и остался поэтом.
Пил он, не просыхая, но каким-то странным образом сохранял дар и ясность ума. Только одышка становилась заметнее.
Рядом со своим домом пристроил флигель в одну комнату и нежно называл его «Флигель-адъютант».
Он был в прекрасных отношениях с Сашей Ткаченко, поэтом из Симферополя, тогда молодым гением крымского футбола, и возможно, стихотворение «Весенний футбол в Крыму» он написал, имея в виду нашего – в скором времени – общего друга:
Когда ещё в снегу горсад
и март бесчинствует, неистов,
на город валится десант
провинциальных футболистов.
С печатью касты на челе
и анатомией – да Винчи
псковские шествуют Пеле
и оренбуржские Гарринчи.
О, как по краю он пройдёт,
античный бог по кличке Батя,
под перекладину, гвоздём,
сажая с левой мяч, не глядя!
Серёжа с большим пивным брюшком, с доброжелательной улыбкой, редко пробритыми щеками был, что называется, ялтинской богемой. А его щетина была одним из опознавательных знаков этой богемы. Он знал всех и вся – и родителей только начинавшей тогда Ники Турбиной, и влиятельного сотрудника «Юности» своего однофамильца Николая Новикова, морского офицера и тоже ялтинца, и местных журналистов. Это он познакомил меня в середине 70-х годов прошлого века с недавним футболистом Александром Ткаченко, с которым мы впоследствии подружились до конца жизни каждого из нас. Саша уже ушёл из этого мира, но дружба с ним незабываема.
Когда я бывал в Ялте, обычно останавливался в Доме творчества на гористой верхотуре прекрасного города, но к Серёже заглядывал частенько. Мы встречались с ним почти каждую весну, когда в мае я приезжал в Ялтинский дом творчества писателей. Дом творчества располагался на одном из высоких склонов Ялты. Сергей время от времени заглядывал ко мне, часто бывал и я у него в гостях, где мы иногда играли в шахматы, а чаще распивали или бутылку очень хорошей местной водки, или пару бутылок чудного крымского вина. Мы не могли наговориться. Понятно, о чём: о поэзии, о собратьях по Цеху – а цех тогда был, о стране, об имперском векторе советской поэзии, а в конце 80-х, когда я последний раз побывал в Ялте, о приближающемся крахе нашего общества.
А в ноябре 1991-го гуляли по Москве, в которой сам он был в последний раз. Прогулялись по Новому Арбату, здесь столкнулись лоб в лоб со знаменитым актёром Евстигнеевым, который сердито бормотал свои обиды на новое время, заглянули на площадь Восстания в знаменитый «Гастроном» в первом этаже сталинской номенклатурной высотки. Спиртного было навалом, но никто не брал. Ещё не привыкли, что бутылка водки может стоить почти сотню. Однако мы приценились и отоварились. Сегодня этого магазина давно нет – там торгуют то старыми шмотками, то открывают очередной ресторан... Да и сама высотка обветшала и стоит как обшарпанный символ былого величия.
В те последние советские годы я написал Серёже рекомендацию в Союз писателей СССР. Уже тогда «русскоязычному» поэту на Украине жить становилось неуютно. Но всё же пару книг он сумел издать и в писательское сообщество его приняли.
Он умер весной 2003 года – неожиданно, обидно, печально. Конечно, можно отмахнуться и сказать, что «помер от пьянства», но, думаю, дело не в этом. Сергей Новиков умер от разлуки, от ностальгии – непереносимой тоски по отнятому миру. От того, что прервалось единение слова и пространства, от того, что оставаться русским поэтом на Украине стало не то чтобы рискованно, но просто невозможно. Пропала великая атмосфера державного мифа.
Русский поэт, живущий в многонациональном Крыму, который в 1954 году волевым решением оторвали от России, он остро переживал перемены, происходящие на Крымской земле: массовый захват земель, душевную недосягаемость России, попытки украинских властей запретить крымское двуязычие и всё остальное, что принесла новая эпоха.
Сергей Новиков был и остаётся, подобно многим из нас, подобно Александру Межирову, прожившему последние годы жизни в США, и Иосифу Бродскому, упокоенному на венецианском острове Сан-Микеле, поэтом великой империи. Именно это объединяло всех этих творцов и многих других моих знакомцев. Я не говорю о масштабе личности, силе таланта и о том, что отличало их друг от друга. Но совершенно очевидно и ясно то, что сближало. Это поистине трагедия: империя рухнула, а её поэты ещё живут и умирают, задыхаясь в безвоздушной атмосфере нового века, не созданного, скорее всего, для поэзии.