Екатерина Великая наказывала провинившихся придворных чтением поэмы Тредиаковского «Тилемахида» (знаменитое «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй» – оттуда). В этом отношении исторический роман Георгия Давыдова «Крысолов» позволяет нам в полной мере ощутить себя царедворцами галантной эпохи.
Листая многослойный текст, действие которого развивается примерно с 1884 по 1984 год, испытываешь чувство некоторого недоумения, навроде того, когда в начале нулевых, поддавшись хвалебным отзывам, берёшь остромодный иронический детектив Дарьи Донцовой, читаешь и всё вот ждёшь: когда же в конце концов будет по-настоящему иронично?
Есть в звучании «Крысолова» что-то чрезвычайно знакомое, где-то ранее слышанное. Оцените: «Она не смотрит из фонаря вниз – ей не хочется видеть, как пыхтит и прыгает через куртины, наддавая назад руками, жирный Булен, ей не хочется видеть – не дай бог, не дай – как зелёный в прыщах, изловчившись, прёт сквозь крапиву (не жжёт?), не хочется – как Илья – тоже, скажите на милость, соревнователь – прискоком к умильной радости взрослых, желтеющих на подставленных солнцу плетёных креслах, итак, прискоком, поднимая песчаные дождинки, летит к крыльцу (пусть упадёт на второй – которая шатается – ступени), но ей хочется, хочется видеть, как великан Плукс в два шага бьёт побегунчиков».
Нет же, позвольте, произведения Набокова «Подвиг» и «Дар» мы проходили ещё на втором курсе лесомеханического техникума! Из того, пожалуй, могла бы выйти остроумная пародия на изобретателя нимфетки, если бы не звериная серьёзность российского интеллектуала, с какой «Крысолов» воспроизводит приёмы Владимира Сирина (Марселя Пруста, Саши Соколова) и прочих пост- и настоящих модернистов. Переусложнённый синтаксис, вычурная гладкопись, нелинейное повествование, когда в одном протяжённом абзаце внутренний диалог соединяет разделённые четвертью века события... За – без иронии – виртуозным пером Давыдова интересно следить первые 15–20 страниц, но одолевать десяток написанных в таком ключе авторских листов – то же самое, что на завтрак-ужин есть только устрицы «Фин де Клер»: вроде и наслаждение, но к концу дня всё же хочется борща.
Хотя что мы всё о языке – ведь не только бедность или богатство стиля делают произведение хорошим (плохим). В твоей душе найдут отклик и неуклюжая мощь Державина, и грубоватый говор казаков Шолохова, и глагольные рифмы Блока. Значит, помимо филигранности формы, для настоящей литературы нужно и что-то ещё?
Нам предлагается история жизни образцового русского интеллигента Фёдора фон Буленбейцера, а также нескольких друзей его юности на фоне исторических катастроф XX века. Утраченный рай дачного детства на Каменном острове; ужасы первых революционных лет; напряжённая духовная жизнь среди нищедушной эмиграции; любовный треугольник с вершинами в Париже–Праге–Ленинграде; литературные опыты героев: стихи (приведены в тексте), очерки с критикой Чарльза Дарвина (приведены в тексте); экспедиция одного из персонажей на Памир в июне 1917-го... Но договорились же: ни слова о Владимире Н.!
«Академик Павлов, скромно расковыривавший дырочку в подбородке у собак»; «Урицкий с дыриной в боку»; «интуиция засвистела, как верный сигнал будильника»; «любили до выпученных глаз», – интересно, как бы оценил всё это сам русско-американский писатель, обогативший английский язык словом «poshlost»?
Шероховатости стиля – отнюдь не основная претензия к роману, для которого, пожалуй, более подошло бы название не «Крысолов», а «Крысобой» (буквальный перевод фамилии героя). Итак, маленький Федя Буленбейцер ненавидит крыс. Убивает их всеми доступными способами (подробное, смакующее описание). Став мужчиной, живёт в эмигрантском Париже. Дворянин строгих правил: запрещает жене «появляться на каннском пляже с нагим животом». По жизни занимается тренировкой боевиков для дальнейшей переброски в Россию с целью подрывной деятельности. Орудия убийства коммунистической нечисти – бомбы, ампулы с ядом и даже заражённые венерическими болезнями проститутки. (То, что от такого букета могут пострадать не только крысы-комиссары, но и невинные люди, почему-то никого не волнует.) Сама ненависть к коммунизму – законченная, убеждённая, зоологическая. Полное ощущение, будто роман создан чуть ли не одновременно с «Окаянными днями», а впервые напечатан лет 25 назад, во времена тотального перестроечного «срыва покровов». Весьма сложно понять, как вообще в 2012 году писатель в здравом уме и на полном серьёзе может посвятить несколько пропитанных злобой страниц тому пусть и бесспорному факту, что вес мозга Ленина меньше среднепопуляционного показателя.
И всё бы ничего: в конце концов Давыдов и Буленбейцер имеют полное право не только ненавидеть Советскую Россию, но и постоянно, с наслаждением переименовывать её по тексту в «Крысию» (а также Москву – в «Крыскву», Ленинград – в «Крысоград», а никак не питающего симпатий к большевизму Ивана Бунина – в «видите ли, русского писателя Вано Бунивяна»). Имеют право и отпускать опусы вроде этакого: «Из одной норы выскочил укушенный больной блохой пасюк Ульянов. Теперь его крысятки выставили трупик на всеобщее поклонение, а кличку налепили на русские города так, как грызуны обгаживают комнаты чёрными рисинками испражнений». Ну не любит товарищ советскую власть, так Господь бы с ним; наша литература благополучно забывала и не такие «шедевры».
Но вообразим невозможное: роман Давыдова найдёт и прочитает до конца современный молодой человек. Какой вывод сделает паренёк, знакомый с историей XX века в лучшем случае по американской компьютерной игре «Call of duty» и не умеющий отличать правду факта от правды вымысла? Что антисоветская оппозиция в своём омерзении превосходила большевиков? Что Россия – это «Крысия»? А если моральные уроды вроде Буленбейцера не только существовали, но и действительно, как описывает автор, готовили и посылали из-за границы десятки террористов для диверсий в СССР – значит, сталинские чистки оправданы?
Каков же итог? Автор великолепно знает исторические реалии, однако не помнит о демократах-перестроечниках, которые, подобно ему, прекраснодушно боролись с коммунистической диктатурой, а чуть не убили – Россию. Блестяще владеет литературной формой, но не создал ни одного абзаца, чтобы можно было сказать: вот индивидуальный стиль Георгия Давыдова, а не кого-то ещё.
Я мог бы сравнить автора с молодым художником, который, набивая руку, талантливо копирует «Джоконду», и перед его будущими творениями два равно вероятных пути: либо сбывать картины в подземном переходе на Крымском Валу, либо, сотней метров севернее, составить компанию лучшим образцам современной живописи в Новой Третьяковке.
Но дальнейшая судьба романа «Крысолов» очевидна: высокобюджетная экранизация за бюджетные деньги, показ в прайм-тайме центрального телевидения, снисходительное одобрение высоколобых интеллектуалов западных фестивалей: у теперешних кинобарышников такие сюжетцы, уж извините за выражение, в тренде.
