ПОЭЗИЯ 
Евгений РЕЙН
БЛОКАДА
Я видел панораму
«Блокадный Ленинград»,
Я вспомнил папу, маму,
соседей – всё подряд,
Я вспомнил ту горбушку,
и трупы на снегу,
И на углу церквушку,
и залпы по врагу.
И Невку, и Фонтанку,
и на стене плакат,
и как мы спозаранку
спешили на парад,
Я вспомнил сорок первый
и сорок пятый год,
и водку, и консервы,
обстрел, отбой, налёт.
Я вспомнил, что я стою,
что знал, чем стал, кем был,
и оказалось, что я
ни крошки не забыл.
В ПЕЩЕРЕ 
Дымный закат над заливом и над Кронштадтом,
Что-то я чувствую нынче себя виноватым
Перед заливом и перед Кронштадтом…
Что же, цепная реакция – здравствуй, атом.
Зря, что ли, спешил Македонец в пернатом шлеме,
Маятник в тяжком брегете отстукивал время,
Байрон халтурил в восточной поэме,
Почему для меня всё это – лёгкое бремя?
Дальше и выше – неужели туда не пробиться,
К тому истоку, где боги – самоубийцы
Мир разделили, как будто кубисты,
На фигуры и клетки заигравшегося шахматиста.
Глубже и выше, через эндшпиль к дебюту,
И ещё дальше – от роллс-ройса к верблюду,
Что позабыл, что вспомнил – а с вами не буду,
Я отступаю обратно к пещерному люду.
В этой пещере заката, где мамонт на голой стенке,
Где дымят табачком янки или эвенки,
Где хорошо бы дождаться пьянки и пересменки,
Слизывая с чубука горькие пенки.
Всё пока впереди. Вместо совести психоанализ,
За миллионы лет довольно мы намахались,
Во всей истории этой предпочитаю хаос,
Хочу повиниться, но в чём покаюсь?
Бедный дикарь-питекантроп, не знающий гороскопа,
Каменная моя ничуть не согрелась ж*па,
Мне не дотянуть ни до рассвета, ни до потопа,
Вот моя правда – основателя и остолопа.
Что пропустил, что предвидел – не знаю,
Сон над золой, словно мать родная,
Убаюкивает, что песенка горловая,
Там у начала, у самого края.
А во сне всё едино – физика и динозавры,
Напевы радио и лепет арфы,
Как же растолковать мне карты,
Лишь бы не просыпаться для жизни лярвы.
Главное – пропустить всю эту выдумку Божью,
Не гнать телегу по бездорожью,
Не осквернить себя ни истиной, ни ложью,
Просто курить под закатом и жить водяною вошью.
2011
ВОКЗАЛ
Там, где банк Нефтехима,
Там, где бар «Погребок»,
Где Москвы середина
И скрещенье дорог,
Там и ты побывала
В незапамятный день,
Где такси у вокзала
и на сумке ремень,
В старой курточке лисьей
И французском платке,
Я догнал тебя рысью,
я всегда налегке,
И уехал, уехал
За поля, за моря,
И карманной прорехой
Стала слава моя,
Я не понял в тот вечер
То, что всё потерял,
Ты звала – не ответил,
Всё сменял на вокзал,
Где проклятые рельсы,
Уходя на восток,
Били пиками крести
В поседелый висок.
ЗАКАТ
Нине Королёвой
Закат над заливом –
Атлантики больше,
На крышах и шпилях
Багровые клочья.
Вставайте из праха,
Кто жить расположен,
Последнее слово
Последнею ночью.
Мы жили когда-то в несносной остуде,
Платя пятаками прозревшей глазнице,
Варили баланду в солдатской посуде
На Вечном огне у имперской границы.
У бедных ларьков над разбавленным пивом
Нас тень покрывала подземного моря,
Волна Афродиты толчком торопливым
И нас обнимала осадком в растворе.
И мы не заметили, как мы втянулись
В рутину погибели, хлада и тленья,
Мы ели с ладоней бесчувственных улиц,
Любили без повода и утоленья.
В пустой тишине, где гремели трамваи,
В подвалах, таивших чугунные топки,
Сложили мы жребии и караваи,
Связали свои – к отступленью – котомки.
Вставайте из праха единым порывом
Разбитым полком, отступающим в воздух,
Сейчас над Сенатской, над Финским заливом,
Над урной, где души в объятьях бескостных.
2012
ИЛЬЯ АВЕРБАХ
Кудрявый луч пробился на экран,
Удав искусства вполз Лаокооном,
Коробки фильма, выполняя план,
Как пассажиры, жались по вагонам.
Как стих александрийский
(он же – ямб),
Цезурой был разбит на свет и тени,
И вольтова дуга небесных ламп
Перегорала в чувстве и смятенье.
В убогом зале, в кресле, посреди
Приятелей и местного начальства,
Сидел и тот, кто плёнку засветил
И вместе с кинолентой сам кончался.
Ну вот и пролетел последний кадр,
И режиссёр запил свою таблетку,
Теперь он был никто, чужой кадавр,
Объятый пиджаком в глухую клетку.
Зажёгся свет, а он ушёл во мрак,
Фильм оказался моргом у больницы,
Прощай навек, докуривай табак,
Воскресни, друг, в конце своей Седмицы.
2012
НА УГЛУ
Пролетая «Красною стрелою»
В тамбуре под папиросный дым,
Если дверь вагонную открою –
Навсегда останусь молодым.
И опять под ленинградским небом
Буду ждать тебя на островах,
Никому не нужен и неведом,
Потерявшись в мыслях и следах.
В голубом плавучем ресторане
Снова мы закажем коньяка,
Город наш в мерцающем тумане
Будет наплывать издалека.
Эта ночь подскажет мне ошибку
Отреченья от твоей любви,
До утра мы будем слушать скрипку,
Холодеть на пролитой крови.
И пройдут бесследно эти годы,
Встретимся в отеле на углу,
Я искал забвенья и свободы,
Притязал на славу и хулу.
Что же? Ты совсем не изменилась,
Тот же самый безупречный взор,
Вот и окажи такую милость –
Памятный последний разговор.
2012
***
Последний свет январских сумерек,
Огонь вечерний наготове,
И выцветает дымный полумрак
В багровый цвет холодной крови.
И мелкий снег в знакомом дворике
Ещё замедленней и тише,
И тени падают, как промельки,
На безысходный край у крыши.
Там на проспекте буйство жаркое,
А здесь – затишье и отрада,
Но с городскою перепалкою
Делить мне ничего не надо.
Стоять. Глядеть в закат нечаянный,
Припоминая всё помалу,
Полуживое, беспечальное,
Что выпало или пропало.
Всё, что исчезло в море тусклого,
Оставив тёмную зарубку,
Что будет жить в душе без умысла
И тайно требовать побудку.
2012
СЭНДИ КОНРАД
Десять и девять, бегун стометровый
и лейтенант белгородской милиции,
Саша Кондратов – живой и здоровый,
как мне твои перечислить отличия?
Выученик формалистов и Проппа,
мистик числа и наследник Введенского,
что ты подскажешь мне нынче
из гроба,
гений, разведчик разброда вселенского?
Ты, почитавший и острова Пасхи
идолов, йогов конфигураций,
красивший крыши дворцов без опаски,
в сумке носивший свои декларации,
сдавший в запасник бурятского Будду,
Конрадом Сэнди себя называвший, –
всё пропущу, а тебя не забуду,
ты, пентаграммой себя повязавший.
Книжки строчивший
для «Гидроиздата»,
трубки куритель, любитель пельменей,
нету таинственнее адресата –
азбука Морзе и ток переменный.
Ты, не закончивший дела-романа
«Здравствуй, мой ад!» и дошедший
до края,
живший в лазури на дне котлована,
смыслом погибели буйно играя.
Место нашедший в Казанском соборе,
после работы на Мойке и Невском,
ты, заявлявший в ночном разговоре:
«Буду я к Вечности вечным довеском».
Всё это сбудется, Саша Кондратов,
о, Сэнди Конрад, из дали, из праха,
из новолунья, из чёрных квадратов,
лучший из лучших, бегун-растеряха.
