Юрий ОЛЕША:
«В то время как я продумывал тему нищего, искал молодости, страна строила заводы. Это была первая пятилетка создания социалистической промышленности. Это не было моей темой. Я мог поехать на стройку, жить на заводе среди рабочих, описать их в очерке, даже в романе, но это не было моей темой, не было темой, которая шла от моей кровеносной системы, от моего дыхания. Я не был в этой теме настоящим художником. Я бы лгал, выдумывал; у меня не было бы того, что называется вдохновением. Мне трудно понять тип рабочего, тип героя-революционера. Я им не могу быть».

Корней ЧУКОВСКИЙ:
«Вот сейчас огромным тиражом вышла сказка Гайдара «О военной тайне», написанная на такую нужную и горячую тему, и всякий, кто любит большое дарование Гайдара, должен был прямо указать ему на стилистическую фальшь и безвкусицу, которой грешит эта книга. Но ни в редакции, ни в критике не нашлось никого, кто указал бы ему, что революционной героике подобает язык строгий, скупой, а не такое дамское жеманное сюсюканье: «прыгучая девчурка», «синеглазая нахмурилась» и т.д.

Я писал об этом в «Литературной газете» и говорил там о своём физическом ощущении во время чтения этой книги: у меня было такое чувство, как будто я ел селёдку с сахаром (смех)».

Лев КАССИЛЬ:
«У нас до сих пор существует разобщённость между критикой печатной и критикой, так сказать, коридорной. Мы часто говорим про книгу, о которой пишутся восторженные отзывы, что книга эта, правда, идейно высока, но в литературном отношении – дрянь страшная. У нас не должна существовать отдельно официальная критика и критика коридорная. У нас должна быть одна общая критика – читателя и писателя».

Мариэтта ШАГИНЯН:
«Установившаяся у нас традиция – давать бесконечные романы с продолжением – до сих пор ещё не вызвала никакого недовольства нашей критики, в то время как читатели давным-давно вопиют об этом. Они кричат нам отовсюду – не морите, дайте такую книгу, в которой были бы сразу и начало и конец. Судя по нашим серийным романам – «Тихий Дон», «Бруски», «Поднятая целина» и целый ряд других, – мы как будто имеем дело с прерванной коллизией, ещё недорассказанным сюжетом, который писатель должен закончить в следующем томе».

Борис ПАСТЕРНАК:
«Когда кончится съезд и прилив слышанного, виденного и испытанного сменится отливом, я бы хотел, чтобы в тишине, обнажающей дно перед новым подъёмом, у каждого из нас осталось только одно существенное и совершенное, вся же лишняя, невесомая словесность оказалась унесённой...»

Константин ФЕДИН:
«Нет, стоит нам присмотреться к жанрам нашей литературы, и мы видим, как художественной прозе угрожает роман, и мы видим, как внутри большого романного хозяйства назревает диктатура исторического жанра; как умирает психологический роман; как умер и закопан в могилу роман фантастический; как отчаянно борется в неравных условиях новелла; как теряет уважение художественный очерк; как трудно рождается в недрах детской литературы необходимый нам как свет жанр научно-художественного произведения; как мало, как бесконечно мало мы говорим о том, какие же средства, какие орудия литературы лучше, совершеннее служат её большому делу».

Егише ЧАРЕНЦ:
«Я до сих пор не знаю ни одного образца национальной прозы, переведённого первоклассным русским мастером. Почему Тургенев мог переводить Мольера, Толстой – Мопассана, Блок – Гамсуна, а наши лучшие мастера не могут переводить друг друга? Если бы всё это нами было проделано своевременно, мы бы на этом съезде не были свидетелями печальной картины, когда о национальных литературах выступают одни лишь национальные писатели...»