СОВРЕМЕННОСТЬ И ДРАМАТУРГИЯ
Сентябрь уж наступил… Новый театральный сезон делает свои первые шаги. Каким он будет, во многом зависит от того, к каким пьесам обратят свои взоры режиссёры театров больших и малых, академических и не очень. Значит, самое время возобновить разговор о современной драматургии, начатый «ЛГ» ещё минувшей зимой (№ 5). На этот раз мы пригласили в собеседники драматурга Михаила ШАТРОВА.
– Михаил Филиппович, где для вас на шкале времени находится точка, от которой вы ведёте отсчёт современной драматургии?
– Водораздел проходит не по годам, а по поколениям. Но понятие «современный», если им хотят пользоваться как определением, предполагает чёткое направление, главную линию. А её-то как раз у нынешней драматургии и нет.
– Почему?
– Потому, что ни старшее, ни младшее поколение работающих сегодня драматургов не могут понять, где они оказались. Чтобы двигаться в пространстве в каком-то чётко определённом направлении, нужно в этом пространстве ориентироваться. А в нём сейчас всё перепутано. Верх с низом, правое с левым, чёрное с белым. Единственное, что можно сказать с уверенностью, – младшему поколению и даже тем, кто придёт за ним, ещё придётся хлебнуть лиха. Не меньше, чем нам.
– Всё так мрачно?
– Не мрачно. Неопределённо. Рыночная экономика существует больше в разговорах, чем в действенных механизмах, а как можно вписываться в систему, которая не имеет отлаженного механизма? Вот театр и существует как бы между небом и землёй. Старый уже невозможен. Это не катастрофа, это просто веление времени. Новый ещё не сформировался как явление. Я всё время ощущаю приветы из вчерашнего дня. Культ наличности хуже культа личности. Он такие вещи высвечивает, о каких мы в молодости и понятия не имели. В этом смысле нынешние молодые драматурги в худшем положении, чем мы в своё время. Но это не извиняет их творческой инфантильности. Они самовыражаются на полную катушку, рассматривая под микроскопом свои комплексы и патологии. И чем темнее для самих «творцов» смысл того, что они пишут, тем они кажутся себе глубокомысленнее, значительнее и талантливее. Но в том, что они выдают на-гора, нет ничего о том, чем живут обычные люди, не маргиналы, о чём они думают, что чувствуют, от чего страдают. В результате мы имеем театр для очень узкого круга людей, так сказать, «со сдвигом», от которого нормального зрителя порой просто тошнит.
– Может, они просто слов не находят для того, чтобы описать, что чувствуют современники?
– Не думаю. Если бы у них была идея, волнующая их по-настоящему, до глубины души, то и слова бы нашлись. Одно дело, когда пером движет коммерческий расчёт, и совсем другое – когда человек пишет о том, о чём не может не писать. Полагаю, что они просто подчиняются тому самому культу наличности.
– То есть я не стану писать пьесу, если заранее не буду знать, что её у меня купят?
– Совершенно верно. Всё решают сиюминутный интерес, выгода сегодняшнего дня. А когда всё подчинено погоне за ускользающей выгодой, смотреть вперёд, думать о завтрашнем дне некогда. Потому-то театр и остался без лидера. Нет личностей такого масштаба, как Ефремов, Любимов.
– А разве это удивительно? Титаны рождаются раз в сто лет, а может, и реже. Печально другое – мы живём в «безгеройное» время.
– Ну почему же?! Пресса и телевидение подсуетились и уже создали героя. Герой нынче тот, кто был нищим, а стал миллионером.
– Пусть так, но хорошей пьесы про историю успеха я пока тоже на наших подмостках не наблюдаю.
– Успех успеху рознь. Не каждая история успеха достойна того, чтобы её выносили на сцену. Нужно ли театру опускаться до того, чтобы провоцировать зрителя на погоню за неправедными деньгами?..
– Режиссёр Владимир Агеев, тоже принимавший участие в нашей дискуссии, уверен, что современный театр, чтобы держать зрителя, должен быть провокационным.
– Мне эта идея не нравится. Вокруг человека и так провокаторов хватает. Одно только телевидение чего стоит. Хочется, чтобы хотя бы театр сохранил себя в качестве той нивы, на которой сеют разумное, доброе и вечное.
– Хочется. Но таких сеятелей ещё вырастить, воспитать надо. Сегодня и в Москве, и на периферии существует немало творческих семинаров для молодых драматургов. Насколько они эффективны, на ваш взгляд?
– Ну как вы эту эффективность вычислите? Можно ли вообще просчитать КПД творческого процесса? И нужно ли? Люди же не машины. Мне в своё время очень многое дал семинар Арбузова. Каждый писал пьесу, потом устраивалась читка с разбором, а затем Алексей Николаевич устраивал нам, так сказать, театральное чистилище. Приходила отважная группа актёров и пыталась то, что ты наваял, представить на сцене. И вот ты сидишь в зрительном зале и понимаешь: сорок страниц текста, а действие стоит – и ни с места. И грош твоему писанию цена, хотя до показа тебе казалось, что накропал ты нечто выдающееся.
– Срабатывает принцип зеркала?
– Да, что-то вроде того. Как бы доходчиво ни объяснял тебе мастер, как это самое действие нужно двигать вперёд, слова не будут так убедительны и красноречивы, как сценический показ. Его ничто не заменит. Этот принцип ни в коем случае нельзя похоронить. Но реализовать его в нынешних условиях чрезвычайно сложно. Мы как-то с Гельманом и Рощиным попытались создать такой семинар, но, увы, наша затея натолкнулась на воистину непреодолимые преграды. Не творческие – финансовые.
– Да, тут нужен либо очень прогрессивно мыслящий меценат, либо мудрое и дальновидное государство, которому небезразлична судьба театра.
– Если бы государство было мудрым и дальновидным, то оно для каждого из ныне здравствующих мастеров (их ведь совсем немного в живых осталось) создало мастерскую, при которой была бы такая мобильная группа – режиссёр и 10–12 актёров, которые с тетрадками в руках разыгрывали бы то, что насочиняли пришедшие к мастеру юные дарования. И для становления молодых драматургов это давало бы в сто раз больше, чем любые теоретические лекции, и даже больше, чем занятия один на один с мастером. Я за то, чтобы актёр, режиссёр и человек, который хочет называть себя драматургом, сидели за одним столом и смотрели друг другу в лицо.
– Прямо как в старой детской считалочке: на золотом крыльце сидели… Вот только не под открытым же небом им сидеть. Как по-вашему, это должна быть некая независимая экспериментальная площадка, как центры Мейерхольда или Казанцева и Рощина, или этот опыт может существовать в рамках государственного театра? Для начинающего драматурга это школа, а профессионалы – актёры с режиссёрами – своё время тратят, им «благотворительность» не по карману.
– Экспериментальных площадок того уровня, о котором вы упомянули, на всех желающих может просто не хватить. Мне кажется, что оптимально организовывать такие мастерские при существующих театрах. Пусть это будет не зал, оснащённый по последнему слову, как в ЦИМе, а малюсенькая сцена, хоть в подвале, хоть под крышей.
– Предположим, что театр согласился на такую «авантюру» и даже закуток для экспериментаторов нашёл. Что получит от такого опыта молодой драматург – ясно, а вот театру от него какая радость?
– Если вдруг окажется, что литературная основа, сочинённая учеником, может стать основой для полноценного театрального зрелища, то в работу включается ведущий мастер, и в репертуаре театра появляется новый спектакль.
– А если не окажется?
– Не трагедия. Издержки в поиске неизбежны. В творческом – особенно.
– Ну а актёру работа с, так сказать, неизвестным результатом – в плюс или в минус?
– Насколько я их знаю, актёров хлебом не корми, дай попробовать что-то такое, чего они раньше не делали. Для них это возможность выйти за рамки привычного амплуа, вырваться за границы репертуара, в котором они нередко вынуждены существовать годами без какой-либо надежды на перемены. Учтите ещё и то обстоятельство, что занятость на основной сцене у актёров разная и далеко не всегда родным театром бывают востребованы все отпущенные им природой таланты и способности. Даже не потому, что их «зажимают», а просто в силу особенностей данного театра.
– А зрителю в таком эксперименте место найдётся?
– Обязательно. На нём же и должен проверяться конечный результат! Реакция зрителя по идее должна быть для драматурга тем самым компасом, по которому он сможет отслеживать – в правильном ли направлении он движется, не отправился ли он в одиночное плавание, много ли нашлось людей, готовых плыть вместе с ним.
– Но будут ли зрителю интересны искания неопытного «творца», одарённость которого пока под большим вопросом?
– Среди театралов есть немало особо ретивых ценителей, которым такой поиск будет даже интереснее, чем традиционный спектакль.
– Потому что ему будет с чем сравнивать?
– Конечно: спектакли основного репертуара – с экспериментальными, работу актёров там и там, уровень мастерства режиссёра на большой площадке и на крошечной. Таких зрителей не будет много, но для «учебного» спектакля стадион и не нужен. Кроме того, мы с вами выходим на ещё одну проблему – проблему воспитания зрителя. Обычно человек приходит в театр с настроением потребительским – развлеките-ка меня, а я посмотрю, как у вас это получится. А в ситуации эксперимента у него появляется ответственность за происходящее: ведь от его реакции на спектакль будет до определённой степени зависеть судьба начинающего драматурга, а может быть, и дальнейшая судьба театра, под крышей которого, возможно, делает свои первые шаги будущий новый Арбузов, к примеру, или Володин. Конечно, воспитание зрителя этим не ограничивается…
– О, тут мы с вами рискуем здорово уклониться от темы…
– Вы правы. Не удастся ведь обойти проблему великой литературы, на которой воспитано не одно поколение людей, а там уже и до пресловутого ЕГЭ рукой подать. Трагедия в том, что чиновники от образования напрочь забыли о том, что в нашей стране литература не просто школьный предмет, а средство духовного воспитания нации. Пренебрежение к работе мысли, к работе духа и порождает такую ситуацию, когда одни непотребщину вдохновенно пишут, другие с упоением её ставят, а третьи с восторгом смотрят. Мы почему-то стали считать, что история человечества – это история войн и технических открытий. А ведь единственным неоспоримым на все времена двигателем является культура. Она определяет направление движения: к разрушению или к созиданию. Третьего не дано!
Беседу вела Ксения ВИШНЕВСКАЯ
