ПОЭЗИЯ                                                                                                                                                                                        

Владимир КОСТРОВ

***
Геннадию Красникову

В смещенье судеб и идей
(Теперь легко признаться в этом)
Я в давней юности своей
Смущался множеству вождей
На площадях Страны Советов.
Теперь по городу идёшь,
Приехавши из-за границы,
Уже совсем не разберёшь –
Что гипсово, а что гранитно.
Но всё же остановишь взгляд,
Будь ты бандит иль вольтерьянка,
Где в дымном воздухе стоят
Оне – рабочий и крестьянка.
Не заполняя пустоту,
А ощущая первородство,
Поднявшие на высоту
Свои орудья производства.
Над их бесплатным трудоднём
Гламурный суд неизвиняем.
Где нашу Мухину найдём?
Какие смыслы изваяем?
Для сострадающих сердец
В забытом пафосе застыли
Простые жница и кузнец –
Труда Угодники Святые.

***
Мы проснулись. Мы стали на лыжи.
Просветлели поля и дома.
Все душевные грусти залижет
Наша белая киса – зима.
После красок осеннего китча,
После слизи разбитых дорог
Пусть позёмка, искрясь и мурлыча,
И клубится, и трётся у ног.
Мы скользим до недальнего леса,
Гоним палками годы назад.
Для весны и горячего лета
Мы, конечно, уже неформат.
Помню я, как ты, молодая,
Всё куда-то летела, звеня,
Вот как эта крутая, тугая,
Устремлённая в дали лыжня.

***
Нет. Я на тот свет не хочу торопиться.
Быть может, в прекрасную вечную высь.
Живёт в моём дворике синяя птица –
Какая-то главная тихая мысль.
Не знаю, зачем она здесь и откуда,
Каким её ветром сюда занесло?
Моё сокровенное русское чудо,
С ней разуму грустно, а сердцу тепло.
А в дворике нашем цветы и крапивы
Слегка шелестят от зари до зари.
Свои колокольные императивы
С кладбищенской церкви творят звонари.
Я слушал прибой островов океанных,
Была мне вершина Памира видна.
Но горькую исповедь слёз покаянных
Она на Земле понимает одна.
Покуда я сплю, и когда мне не спится,
Покудова просит душа – помолись,
Ты не покидай меня, милая птица,
Земная и горькая вечная мысль.

***
Я повторюсь. Я не боюсь повтора.
Опять дожди. Опять пусты поля.
И в небесах осеннего минора
Любимых глаз два серых журавля.
«Писать красно, но избегать гламура» –
Так Смеляков учил нас делать стих.
Как ястреб, я от Пскова до Амура
Охотился на журавлей твоих.
Куда? За кем летишь, старик влюблённый?
Ты знаешь, что напрасен твой полёт.
И колокол подземный потаённый
Так низко и томительно поёт.
Так высоко просыпан звёздный жемчуг,
И млечный шлях в космической пыли,
И никогда – ты знаешь этих женщин –
Обратно не вернутся журавли.

***
Ты в Галиче родном,
А я гощу под Керчью.
Пишу тебе письмо и по тебе грущу.
Азовскую уху в обед в столовой перчу,
Целуюся с волной и семечки лущу.
Здесь греческий маяк лучом сверкает с мыса,
У ног его прибой отплясывает твист,
Недалеко Тамань, но белый парус смылся.
И всё-таки пейзаж имеет тайный смысл.
Здесь о тебе волна нашёптывает байки
Или шумит в ушах и гладит по хребту,
И менеджер времён подсчитывает бабки
На акции свои – акации в цвету.
Ах, сколько есть в судьбе трагических извилин,
Давно распался наш лирический объём,
Мы общий наш бюджет давно уже не пилим,
Всё, что осталось, мы прохожим раздаём.
Ты в Галиче родном, вокруг меня Таврида.
Нам годы и судьбу не воротить назад.
На пляжах тел мужских копчёная ставрида
И юных дивных дев песочный шоколад.
Подует зимний ветр, листву с дерев сметая,
Тамань уйдёт в туман из влажности морской.
За горизонтом ты, как тучка золотая,
Как лермонтовский дух глубинки костромской.

***
В небесах загорались Стожары,
Млечный Путь обозначен во мгле.
Неужели мы просто стажёры
На летящем земном корабле?
Неужели неисповедима
Нас в пространство пославшая мысль,
И судьба наша несправедлива,
И мы зря сквозь года пронеслись?
И боролись, и сладко любили
Птицей сердца, стучавшею в грудь.
Неужели закат протрубили
И настала пора отдохнуть?
Под мистерией звёздного свода
Завершается яростный век.
Для чего, о Господь и Природа,
Был Вам нужен и я, человек?

ПОКА ЕЩЁ…

Покаемся, пока ещё
Нам лето машет вёслами,
Покуда зимы – белые,
И снегири, и зяблики.
Пока приходят осени,
Беременные вёснами,
Как кобылицы рыжие,
Раскрашенные в яблоки.
За долларовой зеленью
С Земли родной не съедем мы,
Своей беды достаточно,
Чужой судьбы не надо нам.
Давайте жить с деревьями,
Как с добрыми соседями,
И с бурыми медведями
Общаться только взглядами.
Между живыми душами
Уменьшим расстоянье.
Покаемся, пока ещё
Не впали в озверенье.
Пока ещё, пока ещё
Возможно покаянье.
Пока ещё, пока ещё
Доступно озаренье.

ПОДРАЖАНИЯ

Я ухожу. Нет, улечу, как птица.
Прощай, река, наполненная всклень.
Прощай, земля «берёзового ситца»
Есенинских певучих деревень.
Хочу сказать, пока мы не расстались,
Болеет плоть, белеет голова:
Не объясняют синтез и анализ
Моей души свободные права.
Рассудочная логика – обуза,
Я погружён в неё был лишь на треть.
«Пора!» мне шепчет маленькая муза,
Готовая со мною улететь.
И никогда не выйдем мы из транса,
Хоть божий мир для жизни не устал.
Он смотрит вдаль свободного романса
Сквозь пушкинский магический кристалл.

ПАСТОРАЛЬ

Хорошо на душе – я приехал из города,
Нет железобетонной нуды болевой.
Здесь легко остужать перегретую голову,
Умываясь прохладой росы полевой.
Как веснушки, к лицу мошкара примеряется,
С веток ноты клюёт непременный скворец.
На окошке в горшке огонёк померанцевый,
В поле с ветром голубится лён-долгунец.
Здесь, сознанье моё охраняя от кризиса,
Бронзовеет в кольчугах сосновая рать,
Как аукнется здесь, так тебе и откликнется.
И никто не прервёт, чтоб слова переврать.
Нет. Душа не забыла слова пасторальные.
И с тесовых мостков недалёкой реки
И рубахи, и смуты мои простирали мне
Хвойным мылом две милые сердцу руки.

***
Ну, наконец жара решила кончиться,
Давящая, сводящая с ума.
Как белый гусь на лапах перепончатых,
Скользит по льду пушистая зима.
И в городе вдруг стало, как за городом,
И торфяная кончилась шуга,
Как будто бы я вызвал помощь скорую,
И в дворик наш приехала пурга.
И прописала грусть из сердца вывинтить,
И обувь подходящую обуть.
Свою тоску морозным ветром выветрить,
И лёгкие забитые продуть.
И выдыхать букетом бело-розовым,
И верить в предстоящую судьбу,
И подмести бы веником берёзовым
Страну, как деревенскую избу.

***
В дни юности, как мне казалось сдуру,
В безбожной комсомольскости своей,
Нашёл я деревянную скульптуру
В какой-то из разрушенных церквей.
Она покраской старою белела,
От сырости немного оцвела.
И на оплечьях, видимо, имела
Когда-то два оторванных крыла.
И вот теперь пред жизненным пределом,
Перебирая прошлое своё,
Считаю небольшим, но Божьим делом,
Что я отмыл и высушил её.
В немецких кирхах и в соборах Англий
Я замирал, сознанием томим,
Что дома ждёт меня домашний ангел,
А может быть, крылатый Серафим.

***
Мы гладим пихтовых лесов
вельветовое оперенье.
Мы ловим детских голосов
серафимическое пенье.
Лирическое существо.
Многовековое терпенье.
Трагическое вещество –
обманутое поколенье.
И всё-таки мы – большинство.

***
Тревоги наши вечные,
Дороги наши долгие –
Глубокие ухабы, как долговые ямы.
В пути я время меряю
Мятлевскими дольниками,
Апухтинскими дактилями
И пушкинскими ямбами.

Кому они нужны сейчас –
хореи, амфибрахии?
Но связаны мы все, друзья,
не рельсами и рейсами.
Порой нам хочется любить,
«чтоб даже серьги брякали»
и чтобы отпевали нас хоры архиерейские.

Ни денег, ни хором я не оставлю внукам.
Мы связаны не только генами, гормонами.
Я с ними поделюсь певучим русским звуком,
Есенинскою нежностью и блоковской гармонией.
Нет никакой инстанции
Над нашими пространствами,
Где наши церкви белые звонят, золотоглавые.
Мы связаны частушками,
романсами и стансами,
Не частными активами, а вечными октавами.

***
Мне и прошлое дело второе,
И о будущем я не грущу.
На веранду я двери открою,
В сумрак утренний солнце впущу.
Ни к чему мне экран виртуальный,
Электронно-простроченный растр.
Выхожу я во дворик астральный
К стайке ветром разбуженных астр.
Вновь себя ощущаю младенцем,
Подкормившим синиц у стрехи,
И умывшись, утрусь полотенцем,
На котором поют петухи.