ВПЕРВЫЕ В «ЛГ»
Александр СИДОРОВ
Поэт, прозаик, филолог и журналист. Родился в 1956 году в Ростове-на-Дону, где и проживает. Авторитетный исследователь истории советской и российской преступности, уголовно-арестантской субкультуры. Автор более десятка книг, в том числе двухтомной «Истории профессиональной преступности Советской России», «Словаря блатного и лагерного жаргона», «Тюремных баек» и др. Известен также под псевдонимом Фима Жиганец.
БАЛЛАДА О ДРАНОЙ ДУШЕ
А всё случится так наверняка
(Сценарий немудрён и неизбежен):
Господь проснётся, выпьет молока,
Вкусит того, что сам послал себе же,
Раскрывши пыльный кондуит в раю,
Скользнувши взором мимо всяких прочих
И ткнувши перст в фамилию мою,
В графе о смерти Бог заполнит прочерк.
Как из бутыли сказочный колдун,
Потрёпанный, помятый и усталый,
В две тысячи нечёсаном году
Душа взлетит, освобождая тару,
И тело, словно надувной матрас,
В который ненароком ткнули вилкой,
Скукожится – и Богу всё отдаст,
Как малышу – его свинья-копилка. 
Всё-всё отдаст: несбывшиеся сны,
Блуждания по дебрям книжных знаков,
Тяжёлый крест всегда любить иных,
А не безмозглых кукол Пастернака;
Всё изрыгнёт гнилое естество:
Мой страх, мои чудны’е суеверья,
Мои припадки счастья – оттого,
Что горлица изящно чистит перья,
Впорхнув в моё раскрытое окно
И сев на бледный бюст Шакеспеара…
Всё, что трагично было и смешно,
Уйдёт из жизни, словно не бывало.
Но Тот, кто Божий промысел вершит,
В срок отведённый обнажая жало, –
К хвосту моей ободранной души
Привяжет всё, что ей принадлежало.
И в бездну неба от земных невзгод
Ночной порою или спозаранок
Душа рванёт, как ошалевший кот
Со связкою пустых консервных банок.
Она задаст такого стрекача,
Что заглушит унылый хор стенаний,
О встречные кометы грохоча
Жестянками моих воспоминаний.
И ключника едва не сбивши с ног,
Душа ворвётся в щель
меж райских створок,
Где на’ руки её поймает Бог
И строго вопросит: «Пошто так скоро?
Пошто ты учинила кутерьму,
По космосу грехами тарахтела?
Ведь ежели раскинуть по уму,
Тебя бы – в пекло прямиком из тела».
Потом потреплет душу за ушко’
И вымолвит: «Считай, что пофартило;
Мурлычь, лакай парное молоко…
Небось не Гитлер. Чай, не Чикатило».
***
Когда нам Бог прочтёт свои стихи,
прикладывая их, как лопухи
к разодранным локтям,
к саднящим душам, –
рыдания на Бога мы обрушим.
Обрушат слёз клокочущие лавы
несчастные питомцы жалкой славы,
земной любви великие вампиры:
гомеры, гёте, байроны, шекспиры…
Сияньем слов Небесных ослепляем,
на спице Божьей блудным баттерфляем
затрепещу и я, во время оно
пытавшийся сойти за махаона.
И лишь Арап растянет рот пошире:
«Так значит, не горячка; а грешили.
Генварь, мороз, во мне – кусок металла…
Я думал, это Смерть стихи читала».
***
Пойти на кладбище, послушать соловьёв,
Забыть про грешное,
про наше, про мирское;
Разглажено небесное бельё
Заботливой Господнею рукою,
Такая благость разлита окрест,
Что хоть беги в ближайший храм
с повинной...
Лишь дальних стрельбищ
автоматный треск
Соперничает с трелью соловьиной.
***
Меня такое счастье обуяло!..
А впрочем, совершенно беспричинно:
Вот женщина лежит под одеялом,
Лежит и нежно смотрит на мужчину.
Швыряет листья осень золотая,
В квартире тишь, на улице безлюдно;
И женщина как будто не святая,
И он без нимба – то есть абсолютно,
Не то чтоб их судьба связала туго,
Не то чтоб их союз скрепил Всевышний,
А просто им – достаточно друг друга.
И всё, что за окном, – уже излишне.
КОРОЧЕ, ПРЫНЦ...
Поменьше пены, прынц, и не груби,
Не верещи: «To be or not to be?»,
Не тычь мне в нос ни черепом,
ни шпагой.
В моей свинцовой северной стране
С кем биться, с кем кутить,
до фени мне –
Что с прынцем,
что с последним доходягой.
Среди паскудства, нищенства, дерьма
Я не сопьюсь и не сойду с ума,
А буду жить довольно и счастли’во.
Вот о Гекубе разве что всплакну
Да матерну’ угрюмую весну
Холодного норманнского разлива.
Ты хочешь откровенно? Получи!
Мне всё здесь мило: жертвы, палачи,
Могильщики, калеки, душегубы,
Девицы, шлюхи, за’мок, скотный двор…
To be, мой прынц, и никакого or!
Да, если честно: что мне до Гекубы?
