ЮБИЛЯЦИЯ

Известный критик, литературовед, профессор МГУ Николай АНАСТАСЬЕВ до недавнего времени был известен главным образом как авторитетный специалист по литературе США ХХ века, автор книг о Фолкнере и Набокове, о ведущих направлениях в американской и западноевропейской прозе. Накануне своего 70-летия юбиляр ответил на вопросы «ЛГ».

– Николай Аркадьевич, во-первых, примите наши поздравления и пожелание новых интересных книг! Кстати, ваша новая книга «Зазеркалье» связана с литературой США?

– По причинам, о которых говорить здесь было бы скучно и не нужно, от американской литературы, которой  занимался лет, наверное, сорок, я сейчас отдалился, не только профессионально, но даже просто читательски. Стыдно сказать, но оборвалась она для меня, за немногими исключениями, творчеством писателей, дебютировавших в 50-е годы минувшего столетия и сейчас один за другим сходящих со сцены – Джона Чивера и Джона Апдайка, Нормана Мейлера и Уильяма Стайрона, Курта Воннегута и Бернарда Маламуда… Ну ещё Джон Барт, Томас Пинчон, Джон Делилло – словом, те, кого называют постмодернистами. Так и им кому за семьдесят, а кому и ближе к восьмидесяти.

Иное дело, что отдалился – не значит вовсе утратил интерес, просто угол зрения сдвинулся. Если раньше занимало то, как сделаны, скажем, «Шум и ярость» или «Великий Гэтсби», то теперь – что общего между персонажами Готорна и Фолкнера, Мелвилла и Синклера Льюиса. Иными словами – то, что делает литературу США американской литературой, начавшейся задолго до образования Союза штатов.

Вот как раз недавно закончил некое сочинение, посвящённое этим предметам. Оно, конечно, про писателей и про книги, только последние предстают в своей композиции чем-то вроде кривозеркалья, или зазеркалья (как работа и озаглавлена) национальной истории и национальной метафизики. Остаётся лишь надеяться, что в результате этой небезопасной операции не пропала сама литература, то есть самодостаточный порядок слов.

Отчасти такой взгляд объясняется вышеупомянутым сдвигом общего интереса, но отчасти и причинами не вполне личного свойства.

Когда-то Америку у нас беспощадно разоблачали: дядя Сэм – очень плохой дядя, коварный враг и даже враг номер один. Потом – пропускаю десятилетия – наступили новые времена, утих шум пропагандистской канонады, и выяснилось, что от ненависти до любви действительно только один шаг. А любовь, тем более большая и беззаветная, не рассуждает.

Роман, впрочем, оказался недолговечен, вскоре всё вернулось примерно на круги своя. Америку снова дружно считают супостатом, мстительно возвращая ей слова, некогда брошенные Роналдом Рейганом в адрес Советского Союза, – «империя зла». Кто с пылающим взором и демуленовской страстью в речах повергает Америку в прах, кто с апокалиптическим угрюмством пророчит ей скорый конец. Вспоминается фрагмент из послания, с которым Джордж Вашингтон обратился к соотечественникам, оставляя президентский пост: «Страна, которая лелеет привычную враждебность или привычную влюблённость в другую страну, является в какой-то степени рабом – рабом собственной враждебности либо влюблённости».

– Но, видимо, на это также есть причины…

– Объясняются синдромы разными причинами, питаются из разных источников и укрепляются разными раздражителями. Иногда может быть просто невежество либо небезобидные фантазии. Скажем, Игорь Свинаренко в газете «Известия» в номере от 12 января текущего года объявил, что лично он Америку для себя закрывает. Ну, закрывает и закрывает, ничего страшного, хотя, для чего оповещать об этом сугубо частном обстоятельстве город и мир, не совсем понятно. Впрочем, причины закрытия некоторый интерес вызывают. Их опять-таки немало, вот одна: Игоря Свинаренко очень огорчило, что лекции на кафедре славистики университета Южной Калифорнии читают исключительно евреи. Судя по всему, национальную принадлежность журналист определил по звучанию имён, но вот беда: в Америке евреем считается только тот, кто ходит в синагогу. И потому оказаться таковым вполне может Джон Смит, и, напротив, протестантом-методистом, или протестантом-евангелистом, или католиком, или мусульманином вполне может предстать Айзек Розенблюм. Вопрос свободного конфессионального выбора. А до состава крови никому не должно быть дела.

Но демарши в таком роде – всё же большая редкость. В пределах статистической погрешности. Иное дело – мифы, складывающиеся на протяжении не одного столетия и творящиеся упорно, целеустремлённо, иногда изощрённо.

– Что вы имеете в виду?

– Например, что Америка влюблена в скорость и прогресс, а на традиции, историю, предание ей совершенно наплевать. Влюблена – это точно, но если наплевать, то откуда же тогда этот многообразно являющий себя комплекс исторической ущербности? И почему в финале «Великого Гэтсби», лучшего, как мне кажется, романа об американском феномене, написано, что стремимся-то мы вперёд, а течение сносит наши судёнышки обратно, в прошлое?

А главное, конечно, – страсть к обогащению и бездуховность. Насчёт обогащения, насчёт идола-доллара (которому, правда, как нам авторитетно объясняют, вот-вот наступит каюк) тоже, по-моему, всё не так просто, однако – положим. Пусть идол и пусть каюк. Но духовность? Верно, часть из той сотни пассажиров шлюпа «Мэйфлауэр», что отправился в 1620 году в своё опасное трансатлантическое плавание, шла в Америку ловить и выгодно продавать треску. Но другая-то часть собиралась построить на новых берегах Град на Холме или как минимум разбить делянку Бога. Как же тут без духа?

Вот как раз мифы и послужили некоторой побудительной причиной сочинения книги, о которой идёт речь. Разумеется, я не настолько самонадеян, чтобы хоть на мгновение допустить, будто мне удастся поколебать фобии, которые укрепляются в общественном сознании профессиональными патриотами. Более того, я даже не уверен, что она вообще будет прочитана, ибо для этого её надо как минимум выпустить. Издательство «Художественная литература» в лице своего директора Георгия Пряхина проявило было интерес, но потом от первоначального намерения отказалось. Ладно, посмотрим, как всё обернётся, да, честно говоря, издательские перспективы не так уж и волнуют. Ведь я не собираюсь никого просвещать и уж тем более разоблачать. Мне важно было самому разобраться в вопросе, хоть в какой-то степени разрешить антиномии и контраверзы.

Не удалось, конечно, и единственным утешением служит то, что, наверное, и не могло удастся, во всяком случае, умы, куда острее моего, упирались в ту же неразрешимость. «Попадая туда, обнаруживаешь, что там не существует никакого там», – писала об Америке, вдали от которой, впрочем, прожила большую часть жизни, Гертруда Стайн.

«Американец постоянно колеблется между динамо-машиной и Святой Девой», – так говорил Генри Адамс, а ведь это не только автор одной из главных, если так можно выразиться, американских книг – «Воспитание Генри Адамса» – и не только внук шестого и правнук второго президентов США, но и представитель той семьи, которую можно назвать родом-магистралью, тянущейся из полулегендарных времён Плимут-Рока. Такие высказывания и такие книги (к ним следует добавить, конечно, «О демократии в Америке» Алексиса де Токвиля) учат интеллектуальному смирению и предупреждают против бойкой риторики и тем более резких практических жестов. Иногда я думаю, что неплохо бы рьяным недоброжелателям (а равно рьяным апологетам) Америки читать-перечитывать их.

– В последнее время вы обратились к литературе страны, далёкой от Америки, выпустили об этом несколько книг… Как это произошло?

– Случилось так, что лет десять назад меня неожиданно занесло с более или менее обжитого Запада на мало, в общем, знакомый Восток, а точнее говоря, – в казахскую степь. Всё началось с предисловия к дилогии старшего товарища (как всё же хорошо в столь зрелом, мягко говоря, возрасте иметь близких друзей, которых с полным на то основанием можно назвать старшими) Абдижамила Нурпеисова «Последний долг». Форма, ставшая за долгие годы литературной работы привычной, но по ходу дела вдруг обнаружились перекрёстки, на которых я оказаться не предполагал. Говорить о шолоховских уроках легко, сравнение с Фолкнером тоже, в общем, кажется естественным, но чтобы эпический по всем приметам роман был – целиком! – написан в технике внутреннего монолога и ассоциативного письма – это поразило. Смутно замаячила фигура Марселя Пруста, которого, как я заподозрил было, Нурпеисов даже не читал. Впоследствии это предположение не подтвердилось, хотя признать хоть какое-то родство Абдижамил отказался. Но меня это уже не интересовало. Когда-то Мелвилл обронил: гении всего мира образуют единый круг, по которому пробегает невидимая дрожь узнавания. Самое интересное в этой максиме, по-моему, слово «невидимая». И ещё одна оговорка – не только гении. Словом, из заурядного предисловия довольно быстро выросла книга о творчестве Абдижамила Нурпеисова, в которой я попытался нащупать не всегда очевидные сцепления с художественными мирами, созданными в совсем иное время и совсем в иной среде, нежели «Кровь и пот» и «Последний долг».

Кажется, в Казахстане эта книга вызвала некоторый интерес, во всяком случае, мне предложили написать для серии «Жизнь замечательных людей» жизнеописания сначала Мухтара Ауэзова, а затем Абая. Они с интервалом года в три увидели свет, хотя, конечно, никакие это не жизнеописания – не владею технологией жанра, – да и не очерки творчества – не владею ни языком, ни достаточным историческим знанием, которое позволяет серьёзно и глубоко проанализировать литературные тексты, тем более такого уровня. Но расслышать какие-то переклички всё в том же кругу общего литературного времени и единого литературного пространства, может быть, в какой-то степени удалось. Для меня эта работа была интересна и важна ещё и потому, что потребовала возвращения к давным-давно – что плохо – забытым мировым шедеврам – от «Пятерицы» Навои до «Западно-восточного дивана» Гёте, а также первоначального – что ещё хуже – обращения к таким вершинам, как «Хикметы» шейха Ахмеда Яссави и «Благодатное знание» Юсуфа Баласагунского.

Каким-то образом эти возвращения-обращения отозвались в только что законченном фильме «Трагедия триумфатора. Жизнь и судьба Мухтара Ауэзова», снятом по моему сценарию известным алма-атинским кинодокументалистом Александром Головинским.

– Не могу не спросить вас как автора книги о Набокове о недавней издательской сенсации, связанной с ним.

– Если бы «Лаура и её оригинал» был включён в академическое издание сочинений Владимира Набокова (каковое, надо надеяться, когда-нибудь увидит свет), это следовало бы только приветствовать. Впрочем, и нынешнюю публикацию зряшной не назовёшь, пусть даже она противоречит воле автора. В конце концов Макс Брод тоже издал «Процесс» и «Замок», не говоря уж о дневниках Кафки, не посчитавшись с завещанием своего доверителя. Единственное, что сильно смущает, так это атмосфера сенсации, которая упорно нагнетается вокруг этого события. Издали фрагменты незавершённого романа крупного писателя – хорошо. Пиротехнику-то зачем в ход пускать? Кажется, тут играют роль какие-то явно внелитературные, возможно, финансовые соображения. Литературу вытесняют кликушество и реклама. В прошумевшей (и, к счастью, отшумевшей, судя по всему) кампании слишком мало стиля и слишком много пошлости, которую, как известно, Набоков ненавидел более всего…

Беседу вёл Александр НЕВЕРОВ

Обсудить на форуме