«Это вы современное концептуальное кощунство имеете в виду?» – саркастически спросят меня и напомнят о публично распиленных иконах, похабном «переосмыслении» великих текстов, об интимных, простите, местах, приколоченных в центре столицы к брусчатке.

Отвечу: бесовство под видом художественной свободы самим же искусством будет отвергнуто и отмщено. Каждый безобразник, если в основе его «самовыражения» мелькнуло нечто, лишь похожее на вдохновение, потом будет наказан равнодушием, забвением, бесплодием выжженной души. От искусства же не убудет. У него есть свойство самоочищения и способность даже в нарочитом скандале обнаруживать зёрна творческого прорыва. Случалось, некоторые оскорбительные для привычного вкуса новации со временем оборачивались художественными откровениями.

Словом, оскорбляться можно сколько угодно, однако брать на себя функции цензуры, тем более самочинной, или врываться в художественные галереи, осеняя себя крестным знамением или красным знаменем, ни в коем случае нельзя. Не царское дело...

Всё так, но как быть с так называемым художественным жестом, а то и с целой художественной практикой, которые, по вашему ощущению, имеют явную или подспудную цель унизить вас? Утереться?

Позвольте исторический экскурс. Мемуаристы вспоминают дискуссии, которые сопровождали с двадцатых годов каждое заметное творческое событие. Обсуждали спектакли Мейерхольда, пьесы Булгакова, поэзию Маяковского – обсуждали яростно, без почтения к авторитетам, иногда переходя на личности. Иначе у нас, увы, обычно не бывает. Однако от «карательных выводов» тогда эти самые дискуссии многих художников уберегли. То, что публично обсуждается, дискутируется, подвергать репрессиям не с руки. А то, что спустя десять лет репрессиям подверглось, предметом диспута и быть не могло...

В ранние 60-е, на которые пришлась моя молодость, жаркие дискуссии о просмотренном, прочитанном, увиденном зачастую в немалой степени определяли общественный климат. Например, к нам, в Дом культуры гуманитарных факультетов МГУ на Герцена (ныне церковь Св.Татьяны на Никитской) регулярно приезжали прославленные мэтры кино – С. Герасимов, М. Ромм, Г. Чухрай – и будущие гении, скажем, Андрей Тарковский. Чем-то им были интересны суждения «молодых начинающих умов», по выражению Зощенко. Хотя в суждениях тут бывали подчас категоричны. Когда слово брал известный среди богемы поэт и недоучившийся студент Серёжа Чудаков, по залу прокатывался шёпот: «Пристегните ремни!» Его соображения способны были подорвать самую почтенную репутацию и нанести урон не подлежащей сомнению официальной доктрине. Но ни о запрете, ни о бойкоте непонравившихся картин никто не говорил.

Представляю, с каким зубовным скрежетом воспринимали вольницу известные «инстанции»! И пока у них хватало ума терпеть этот зрительский Гайд-парк, пар эстетического недовольства и непримиримой требовательности выходил из кипящего котла публичных дискуссий. Кстати, тогда даже в самых радикальных головах не возникало идей учинить цензурный самосуд с помощью свиных голов, чернил или амбулаторной мочи…

Тем, кому нынешний «художественный терроризм» не даёт покоя, позволю дать совет: осудите, даже, если угодно, разоблачите его во время диспута или с трибуны ток-шоу, но доказательно и аргументированно, весело и остроумно, не впадая в звериную серьёзность или трагический пафос.