Вспоминая Учителя

Весной 1979 года на торжественном закрытии VII Всесоюзного совещания молодых писателей главный редактор «Молодой гвардии» Николай Машовец вручил издательские договоры нескольким участникам, чьи рукописи получили высокую оценку при обсуждении. Я попал в семинар Риммы Казаковой и Вадима Кузнецова, двух давних литературных врагов, сведённых вместе большим начальством, по-моему, в воспитательных целях. Но надо отдать им должное, молодёжь они в свои «бои без правил» не втягивали и единодушно рекомендовали мою рукопись к выпуску в серии «Молодые голоса».

К первой книге полагалось предисловие мастера. И хотя все советовали взять таковое у Казаковой, секретаря правления СП СССР и баловницы власти, я решил снова обратиться к Владимиру Николаевичу Соколову, который уже писал напутственное слово к моей большой подборке в «Московском комсомольце», вышедшей летом 1976 года, перед самым моим уходом в армию. Подборку пробил работавший в «Московском комсомольце» поэт Александр Аронов, с ним мы дружили до самого расстрела Белого дома в 1993 году. Он-то и посоветовал тогда обратиться к Соколову, хотя не очень верил в успех этой затеи.

Однако Владимир Николаевич ответил согласием и назначил мне свидание всё в том же Пёстром зале. Он внимательно читал мою подборку, прихлёбывал кофе, покашливал и морщил тонкий нос, что не предвещало ничего хорошего. У него, вообще было лицо снисходительного скептика. Потом, внимательно посмотрев на меня, поэт спросил:

– А вы знаете, когда у поэта появляется свой стиль?

– Э-э-э…

– Нет, Юрий, не тогда, когда поэт понимает, как надо писать, а тогда, когда он понимает, как писать не надо!

Удивительно точное, я бы сказал, онтологическое наблюдение над природой творчества, и не только словесного. В общем, предисловие Соколов мне написал, чем, кстати, удивил многих. И вот спустя три года я снова позвонил и попросил у Владимира Николаевича ещё одно напутствие, теперь к книжке. И он снова согласился: «Приезжайте, только побыстрее!» Вскоре мы сидели на кухне его квартиры в Безбожном переулке, поэт диктовал, а я записывал:

«…быть самобытным – это значит самому свято хранить память о тех, кто бытовал до тебя на твоей земле…»

Чем-то я, наверное, понравился Владимиру Николаевичу, возможно, тем, что вышел не из литературной среды, уже тогда наплыв «писдочек» и «сынписов» превращался в бедствие. Я не подражал ни Бродскому, ни Рубцову, ни Вознесенскому. Но вот беда, собираясь к нему, я заробел и для храбрости захватил с собой двух друзей-медиков, а они – бутыль казённого спирта, настоянного на лимонных корках. Вечером с работы вернулась жена поэта Марианна Евгеньевна и разогнала пьяные посиделки. Объяснить, что собрались мы с уважительной целью – сочинить предисловие молодому дарованию, никто уже не мог: спирта было слишком много. На следующий день я позвонил, чтобы извиниться.

– А, Юра! – обрадовался Соколов. – Славно мы с вами вчера… – но вдруг запнулся и продолжил грозным механическим голосом. – И больше мне никогда не звоните!

Я пришёл в ужас, но вечером вышел на связь сам Соколов и торопливо разъяснил:

– Всё нормально! Просто в комнату вошла Марианна… Ну, и пришлось…

Книга появилась весной 1980 года, и я ходил гордый: Соколов мало кому писал предисловия к сборникам, мне, кажется, вообще дал первому. В третий раз я обратился к мэтру через год за рекомендацией в Союз писателей СССР, но уж эту ценнейшую бумагу я приехал в Лаврушинский забирать без приятелей и спиртного, чем, кажется, несколько озадачил мастера.

Мы дружили до самой его смерти в 1997 году. Работая на «Семейном канале», я с режиссёром Розой Мороз сделал фильм «Мастер и Марианна», где рассказал историю их красивой любви. Мне с товарищами выпало хоронить замечательного поэта, до сих пор помню, как мелкий снег падал на мраморное лицо и не таял…

Незадолго до кончины Соколова я, как бы возвращая долг, издал последнюю его прижизненную книжку «Стихи Марианне». Жизнь любит опоясывающие рифмы... Дело в том, что на «Семейном канале» я вёл в прямом эфире передачу «Стихоборье». Это был своего рода турнир поэтов, где победителей определяли зрители – и те, что в студии, и те, что дома, у телевизоров. Интерактив! Соколова я постоянно приглашал в качестве председателя высокого жюри. Средства на передачу нам щедро выделял «Союз реалистов», который возглавляли тогда Юрий Владимирович Петров и Нина Борисовна Жукова, они же дали деньги на сборник «Стихи Марианне».

Для книжки я написал предисловие, которое называлось «Классик». С тех пор оно не переиздавалось, поэтому приведу текст полностью:

«Едва ли кто-нибудь станет спорить с тем, что стихи Владимира Соколова – классика русской поэзии ХХ века. Это очевидно. А поскольку это очевидно в конце столетия, когда, как говорится, есть из кого выбирать и с кем сравнивать, то, полагаю, «приговор» этот окончательный и обжалованию не подлежит.

Иногда думают, будто «классичность» – результат успешной самореализации таланта, для которого «нет школ никаких, только совесть, да кем-то завещанный дар». Борьба школ выдвинула в ХХ веке немало ярких «стихоборцев», ставших героями литературных дат и политических битв, они нанесли немало внушительных поражений национальному архетипу, литературной традиции, да и самому родному языку. Перед их фанерными монументами с уважением склоняешь голову. Именно о них написаны известные строчки Владимира Соколова:

Это страшно – всю жизнь ускользать,

Уходить, убегать от ответа.

Быть единственным, а написать

Совершенно другого поэта.

Классический поэт – всегда «ловец человеков», точнее, ловец человека. И этот единственный человек – он сам. Для того мучительно и вяжется небесная сеть стихов, ибо она способна уловить мятущуюся, ускользающую, любящую душу, а вместе с ней и дух своего народа, и эпоху, в коей довелось жить поэту. Для классика традиция не груда обломков, превращённая в пьедестал, но ступени, по которым происходит тяжкое восхождение к себе. Только тому, кто постигает себя, интересны другие, интересно то, что «за стихами». Родной язык для классика не распятое лабораторное тельце, дёргающееся под током натужного эксперимента, но тёплая кровь, струящаяся в строчках живого стихотворения.

Классик обречён на гармонию. Наверное, поэтому, стараясь понять Соколова, критика некогда относила его к «тихой поэзии», но если слово «тихий» и подходит к нему, то лишь в том смысле, в каком это слово подходит к названию океана. Ведь способность гармонизировать внутренний и внешний хаос бытия и есть тот изначальный дар, без которого художник никогда не достигнет горних высот, не научится врачевать души классическим стихом. Но гармония требует колоссальных затрат энергии, неведомых тем, кто пришёл в литературу для самоутверждения. Источник же этой нечеловеческой энергии один – любовь.

«Стихи Марианне» не просто книга стихов о любви. Но – Книга Любви. Этим сказано всё. Больше могут сказать только сами стихи».

Что ещё добавить? Что поэт масштаба Владимира Соколова мог бы украсить золотую полку любой европейской литературы, но до сих пор, несмотря на многочисленные обращения, не установлена мемориальная доска на стене дома в Лаврушинском переулке, где прошли последние десятилетия его жизни… Что до сих пор не вышел его том в «Библиотеке поэта»… Что современники завистливы, а потомки забывчивы… Но поэзия Владимира Соколова вошла в наши гены, в наш культурный код, она живёт в сердцах и врачует души классическим стихом.