Весь девятнадцатый молчала,

в двадцатом стала говорить

про то, что на колу мочало,

а в рукаве пырей и сныть,

базар-вокзал, сказал-отрезал,

в стакане лютая бурда,

невыносимым фа-диезом

ломают локти поезда,

стучат суставами и катят,

орехи сыплют из прорех

в какой-то раковой палате,

в какой-то роковой горе,

двадцатый год висит и косит,

не перекосит, не замнёт,

и каждой позвоночной костью,

как лентой, входит в пулемёт,

грохочет по плечам отдача

и вглядывается жерло

в того, кто мчится там и скачет

под хладной високосной мглой,

и перегон гремящий долог,

и бесконечен перелёт,

пока зазубренный осколок

на ощупь сердце не найдёт.