В этом году исполнилось бы 85 лет народному художнику России Геннадию Доброву (1937–2011). Его называли Достоевским в карандаше. В его наследии – серия портретов инвалидов Великой Отечественной войны, графический цикл «Реквием» – о фашистских зверствах и концлагерях, рисунки из Афганистана и многое другое. В выставочном зале Главархива Москвы проходит выставка «ХХ век художника Доброва», где представлены его ранние работы, документы и вещи из личной коллекции.

На открытии выставки состоялась презентация удивительного документа – аудиокниги «Ночные летописи Геннадия Доброва», которая появилась благодаря трагическим обстоятельствам в жизни художника. К началу 2006 года он практически ослеп. Это стало следствием и диабета, и гипертонии, и нескольких тяжёлых поездок в Афганистан... Он потерял возможность работать на холсте, рисовать на бумаге, писать ручкой, самостоятельно передвигаться по улице. Это было невыносимо мучительно для его деятельной натуры.

И тогда пришла мысль о записи воспоминаний на диктофон. Был куплен цифровой диктофон, освоено управление… включение-выключение. Записи проходили в морозном январе–феврале по ночам в полной тишине, темноте и одиночестве. Рассказывая, он переживал и плакал, иногда смеялся, иногда, вспоминая что-то, напевал... Он был наедине со своими дорогими воспоминаниями...

Г. Добров. Памяти советских воинов-освободителей

Предлагаем читателям «ЛГ» текстовый фрагмент аудиокниги «Ночные летописи Геннадия Доброва». Рассказывает сам художник в 2006 году. Речь идёт о создании цикла «Реквием» в 1994 году.

Я понимал, что концлагерей много и поехать, например, в Германию для меня очень дорого. Поэтому я решил после Чехии посмотреть концлагеря в Польше. И следующая моя поездка была в Майданек.

Концлагерь Майданек. Он находился на окраине города Люблина. Там существует очень большое и красивое русское кладбище, потому что город до Первой мировой войны входил в состав Российской империи.

Когда я приехал в Майданек, там уже действовал музей, расположенный в нескольких домах на огороженной территории. Меня туда пропустили, я пришёл к директору и показал ему просьбу от Союза художников, чтобы он мне разрешил работать в музее и жить. Показал ещё свои рисунки, напечатанные в газетах, и альбом «Автографы войны» на 3 языках, который я с собой всегда возил и везде показывал. Директор музея отвёл мне комнату в этом же корпусе, только вход был с другой стороны, и дал мне ключ.

Сам лагерь располагался далеко от этого места, нужно было идти по дороге несколько километров, потом по другой дороге ещё несколько километров. А если начинать осмотр экспозиции с самого начала, то надо ещё дальше идти к самым воротам лагеря. Я рисовал уже не всё подряд, а лишь то, чего не видел ещё в других лагерях. Тут я нарисовал изнутри цементную газовую камеру с отверстием наверху, через которое подавался газ «циклон Б» для умерщвления людей.

Осматривая бараки, я всё думал – что ещё я могу нарисовать? Потом спросил у сотрудников: а есть ли у музея запасник? Мне ответили: да, запасник у нас большой… Запасник оказался чуть ли не в том же доме, где я жил, только в другом крыле. И мне разрешили там поработать. Зашёл я в этот запасник, смотрю – а там стенды стоят стеклянные с вещами узников лагеря: какие-то телогрейки, шапки красноармейцев тряпочные. Я даже и не знал, что красноармейцы воевали в таких тряпочных шлёмах со звёздами, может быть, оставшихся ещё со времён Гражданской войны. Звёзды были не красные, а синие, видимо, это зависело от рода войск. Их было много в этом стеклянном шкафу. А из старых рваных телогреек с лагерными нашивками торчала вата. На спинах телогреек заключённым писались большие номера. Сохранились красноармейские винтовки, но они были все разбиты – и замки, и приклады.

Да… Вот этими винтовками, в этих хлопчатобумажных шлемах, в этих ватниках советские воины воевали против бронированных танков, против металлических касок, которые были на головах у отлично вооружённых немцев. Что могли противопоставить наши солдаты, что они могли? Только свою храбрость, свою безумную храбрость могли они противопоставить этим войскам. Конечно, они или погибали, или попадали в плен.

…Прошли годы, прежде чем стали перевооружать армию. Ведь и самолёты были первое время чуть ли не фанерные, вот как воевали. Поэтому люди гибли тысячами и тысячами попадали в окружение и плен. В общем, трудно было, трудно. Война была неравная, начало было неравное. Потом, конечно, Россия собралась с силами… постепенно, постепенно. На Урал вывозили станки, ставили прямо в снег, и люди начинали работать на этих станках, производить снаряды прямо под открытым небом. А потом уже возводили над ними крыши, стены, над этими станками. Но некогда было, надо было скорее, скорее. Мать моя так же работала на заводе Баранова в Омске, делала снаряды. Отец воевал.

В общем, вот так проходила война – в величайшем напряжении сил. Тут уже было не до своего здоровья, не до своего питания, не до своей одежды. Все работали на одной идее – прогнать фашистов, освободить территорию, освободить Родину, которая задыхалась в крови, в стонах, в мучениях. Ну, это всем известно, как мы выиграли эту войну. Это... было чудовищное, чудовищное сопротивление. Это надо было какой силой любви к Родине обладать.

Я читал где-то в письмах композитора Чайковского Петра Ильича: когда я смотрю на глобус и вижу там Россию – я не могу удержаться, у меня текут слёзы. И я готов целовать, целовать это место на глобусе… Это моя Родина, и ничто её мне не заменит никогда.

Вот так были воспитаны люди в любви к своей Родине.

Публикация Людмилы Добровой