В издательстве Высшей школы экономики вышла книга «Дискурсивный разлом социального поля: Уроки Евромайдана». В ней содержатся ответы на многие вопросы, связанные с событиями вокруг Украины. Автор – Ольга Байша, профессор Института медиа ВШЭ. Книга, что называется, научная, однако представляет интерес и для широкой аудитории. События, которые мы привыкли воспринимать во многом эмоционально, в условности ток-шоу, препарированы методом дискурсивного анализа, что позволяет проникнуть в суть явления. Представленные в книге исследования легли также в основу англоязычной версии, вышедшей в международном издательстве «Rowman & Littlefield». Таким образом, западному научному сообществу (которое в значительной мере формирует общественное мнение) оказалась доступна экспертиза, которая представляет события на Украине без пропагандистских искажений, присущих западному информационному пространству.

«ЛГ» публикует фрагмент анализа публикаций влиятельного интернет-издания «Украинская правда» (в январе 2014 года ежедневная аудитория достигала 1,6 млн). На фоне того, как сегодня на Украине отмечают очередную годовщину Евромайдана, ретроспективный взгляд на события 2013–2014 годов особенно важен. Ведь именно этот исторический эпизод стал точкой отсчёта последующих трагедий – на Донбассе, в Одессе, да и после 24 февраля 2022 года. Цитаты, приведённые в тексте, сопровождены фамилиями их авторов.

Весь юго-восточный мегарегион Украины большинству авторов УП представлялся территорией, населённой «совками». Как выразился активист Синченко, «с момента обретения Украиной независимости здесь была ожесточённая информационная и мировоззренческая война – война Украины с «совком»… Линия фронта борьбы с «совком» проходит сегодня по границе Одесской, Николаевской, Херсонской, Запорожской, Днепропетровской, Харьковской и Луганской областей...»

Журналист Ильченко придерживался таких же взглядов: «Разделение государства на «совковую» и «прозападную» части, зафиксированное во время президентских выборов 2004 года, сохранилось почти в тех же пропорциях». Согласно этой точке зрения, юго-восточные регионы Украины были территориями цивилизационной аномалии, где живут люди, симпатизирующие советской системе, «мало чем отличающейся от фашистской» (Жовтянська).

Судя по статьям и блогам, авторы УП, кажется, были шокированы, обнаружив, что «бесконечное количество людей по всей стране живут во времени, которое отстаёт от нашей современности как минимум на 20 лет» (Звиняцьківська). Представляя разницу между собой и оппонентами не в плане политических разногласий, а как цивилизационную пропасть, многие сторонники Евромайдана считали расстояние между двумя лагерями непреодолимым. «Простые вещи, которые казались нам самоочевидными, для убеждённых «антимайдановцев» оказались пустыми» (Сологуб). Для Звиняцковской, журналиста и модного критика, «сосуществование в одном пространстве людей, живущих в двух разных временных измерениях, – современных людей и постсоветских людей» – оказалось просто «невозможным».

Но если сосуществование с оппонентами представлялось «невозможным», как можно было разрешить этот политический кризис? Какая политическая организация возможна с учётом «невозможного, но необходимого» единства общества? Подавляющее большинство авторов УП, чьи мнения я анализировала, серьёзно не рассматривало вопрос о разделении общественного мнения внутри страны: проблема либо упрощалась до предела и сводилась к противостоянию «отсталости» и «прогресса», либо игнорировалась.

Оставляя в стороне культурологические и политические сложности ситуации, авторы УП изображали соотечественников, не поддержавших Евромайдан, не как мыслящих людей, придерживающихся альтернативных политических взглядов, а как недалёких существ, застрявших в недоразвитом историческом прошлом. В большинстве случаев внимание акцентировалось на двух группах. В первой были «платные провокаторы» (Тимощук), которых «массово привезли» (Арестович) в Киев власть имущие. Вторая группа состояла из «послушных рабов-бюджетников» (Береза), которых привозили на митинги под угрозой увольнения.

Обе категории представлялись людьми с «рабскими привычками» (Карпа), «согнанными в центр столицы пьяными гопниками» (Скоропадський). Оппонентов представляли как безмозглое «замороженное мясо» (Зварич), способное только «резаться в дурака» и слушать «мурку» (Колодій). Само участие в «антимайдане» приравнивалось к «белой горячке» (Іллєнко).

В среде авторов УП представлялось разумным полагать, что выбор между поддержкой евроинтеграции и отказом от неё был не политическим, а моральным: «Стать рабом рейхскомиссариата «Донецк» или стать наконец свободным» (Яневський), «жить в криминально-олигархической системе или в новой системе человеческого достоинства» (Галабала). Поскольку выбор был сформулирован в таких упрощённых рамках манихейского дуализма, любое неприятие Майдана вызывало возмущение и отвращение: «Мне стыдно и противно жить в одной стране не просто с парой-тройкой подонков, а с этими миллионами рабов» (Дубровський). Отказавшихся поддержать протесты представляли «зомби-ратью» – «зловонной» и «гнилой» (Антипович).

Чтобы приписать противникам Евромайдана более низкий интеллектуальный и моральный статус, имена последних писались не с заглавных букв: «чаленки» (Александр Чаленко), «бузины» (Олесь Бузина), «джангировы» (Дмитрий Джангиров). Каждое из этих имён было представлено во множественном числе, чтобы обозначить отсутствие различия между теми, кому «не место среди уважаемых людей» (Гарань). Спустя семнадцать месяцев после этого поста Олесь Бузина – один из тех, кто находится в списке «неуважаемых», был убит радикалами.

Даже самые уважаемые люди домайданной Украины, такие как легенда футбола Олег Блохин, утрачивали уважение авторов УП: «Он прожил такую интересную и активную жизнь и не вырос Гражданином» (Гриценко). Автора этой сентенции не интересовали аргументы Блохина, кумир миллионов представлялся как существо, не доросшее до статуса гражданина только потому, что он не поддержал Евромайдан. Если известные общественные деятели были лишены статуса гражданина (символически или путём физического уничтожения, как в случае с Бузиной), чего могли ожидать менее известные оппоненты Евромайдана, вообразившего себя «общенародным»?

В отличие от своих деградированных и отсталых оппонентов, активисты Евромайдана фигурировали в блогах и колонках УП как «прогрессивные силы» (Лачихіна), «лучшие люди» (Сурмай), «люди нового типа» (Арестович), «нормальные и порядочные люди... которые пишут и показывают правду» (Чекмишев), «интеллектуальная элита Украины» (Олещенко); «возрождённая элита нации» (Заліщук), «свободные люди Украины» (Кривдик), «самые честные» (Карп’юк), «самые ответственные» (Кухар), «успешные, смелые, фантастические» (Сурмай), «заботливые» (Солодько), «те, кто не желает быть рабом и обслугой» (Сюмар) и т.д.

Значение придавалось присутствию среди протестующих представителей среднего класса. Внимание уделялось их «дорогим туфлям и пальто» (Олещенко), а также другим признакам благосостояния: «айфонам», «дорогим мотоциклетным шлемам», «яркой спортивной обуви» и тому подобное. «На Майдане мужской контингент и на «лексусах» водится» – так зазывала студенток присоединиться к протестам прогрессивная писательница Карпа. Привязка среднего класса к протестам была признаком движения в правильном направлении – к более «развитым», «цивилизационным» условиям.

Активисты Евромайдана с лёгкостью представляли себя представителями всего народа Украины, а не его части. Конструкции, приравнивающие Евромайдан к Украине, – «Украина – это мы!» (Єльніков); «Майдан – это Украина» (Антонович) – регулярно появлялись в дискурсивных конструкциях авторов УП. По их определению, народ – это нормальные и порядочные люди, стремящиеся к европейскому будущему. Само собой разумеется, «рабы» и «совки» не были частью народного «тела». «Украинский народ вышел бороться... В государственном гимне прописано: «Душу и тело мы положим за нашу свободу» – так считал известный украинский писатель Юрий Андрухович.

Поскольку нацию, воображаемую единой, приравнивали к сторонникам Евромайдана, любые переговоры по преодолению кризиса предлагалось проводить без «другой Украины».

Как подсказывает мой анализ, дискурсивное уничтожение «совков» и символическое «стирание» их с поля политической репрезентации было логическим результатом представления сложных социально-политических противоречий со всеми его социокультурными расслоениями в упрощённых мифологических терминах: как борьбу «прогрессивного авангарда истории» против «варваров».

Расширение эквивалентной цепочки Майдана до границ «нации» привело к крайнему упрощению дискурса, что проявилось и в повсеместных конструкциях «или-или», используемых всеми ораторами на Майдане, чьи речи я анализировала. «Выбор, который стоит перед нами, довольно прост. Европейский союз или Евразийский союз… По сути, это выбор между жизнью и смертью; это возможность превратиться в нацию ... или остаться рабами», – считал Саакашвили; «Либо дом, который уже облюбовали все наши западные соседи, – уютный и безопасный дом… Либо Джек-потрошитель» – таково было мнение Луценко. Даже в современном популистском ландшафте глобального масштаба вряд ли найдутся более яркие случаи популистской драматизации и антиинтеллектуализма, чем приведённые выше примеры.

По теории дискурса то, как дискурсы сконструированы, определяет темы для обсуждения, способы обсуждения, а также политические действия, вытекающие из этих обсуждений. Предельно упрощая многофакторную сложность социальных конфликтов, популизм также предельно сужает круг обсуждаемых тем и аргументов, а также политических действий, вытекающих из этих дискуссий. Как показывает пример Украины, такое крайнее сжимание всего политического процесса может иметь чрезвычайно пагубные последствия для общественного мира и социального благополучия. Вот почему важно не только распознать популизм в том виде, в каком он формируется, но и деконструировать его.

Хотя тема международной поддержки Евромайдана и выходит за рамки тематики этой книги, всё же важно отметить, что трагедии Донбасса и Одессы, обсуждаемые в следующих главах, были бы невозможны, если бы Евромайдан, проигнорировавший мнения половины людей, проживающих на Украине, не был поддержан «международным сообществом» «цивилизованных стран».

Вместо того чтобы формулировать проблему европейской интеграции в политических терминах посредством обсуждения её социальных, экономических и политических аспектов, дискурс мифологического прогрессизма апеллировал к религиозности и морали, создавая дихотомию добра и зла, которая не оставляла возможности для политического решения путём компромисса. Представляя себя «силами добра», борющимися против «сил зла», большинство авторов УП, чьи мнения я проанализировала, не отдавало себе отчёта в антагонизмах и противоречиях, существующих внутри каждого из двух воображаемых непримиримых сообществ. Их видение оппонентов как однородной массы, а не как сложной совокупности противоречивых отношений не позволяло увидеть возможности коммуникации и компромиссов.