Давно ли вы обедали разнообразно и вкусно? Я имею в виду не семейные трапезы, где свои критерии и секреты, а так, чтобы в общественном месте – в ресторане, в кафе.

Лично я – недавно. Совсем рядом – кафе, где в меню главенствует вполне грамотно приготовленный французский суп буйабес. А напротив чайхана: это плов и манты в исполнении узбекских умельцев.

Очередей нет, цены доступные, только вот… по ходу смакования плова и буйабеса начали вдруг вспоминаться слова из описания застолий у Гоголя, Бунина, Куприна, Гиляровского. Кулебяка с вязигой, осетрина по-монастырски, стерляжья уха, икра паюсная пластами, бараний бок с кашей… Да мало ли что ещё. Мастера отечественной словесности предмет знали. Так где же она, гордость русской национальной кухни, стерляжья уха, – помимо классической прозы? Может, я не туда забрёл и с кулебяками разминулся по чистой случайности? Буйабес – хорошо, но иногда и его хочется чем-то разбавить…

Правда, вот с осетрами проблема.

Но баранов – хватает пока!

Хватает баранов.

* * *

На витебском эстрадном фестивале (одном из первых, в самом начале девяностых) местный руководитель (помнится, это был мэр) пригласил нескольких успевших съехаться гостей в свой кабинет. Открыл письменный стол и достал оттуда бутылку водки (нет, две) и большую тарелку с бутербродами.

«Правительственный приём», – смущённо пошутил хозяин (в ту пору полагалось быть скромными).

И знаете, как-то всё получилось, пошло.

В последующие годы доводилось бывать на шоу-банкетах (из тех, что по телевизору показывают), но такого ощущения теплоты и уюта, как тем вечером в Витебске, испытать не случалось.

Это же правильно, это же по-людски – под рюмку водки бутерброд с килькой.

* * *

Не оставляет тема, преследует. Молодым журналистом-шестидесятником затесался я среди гостей высокого приёма в рыбном хозяйстве на берегу Волги. Уполномоченный из области распекал директора хозяйства:

– Как же ты мог? Ну как ты мог московских гостей трёхдневкой кормить (икра трёхдневной выдержки. – К.Щ.). Я же тебе велел: однодневку (сегодняшний вылов. – К.Щ.).

Вон я какие времена застал. Что уж тут Гиляровский.

* * *

Однажды на фуршете по случаю закрытия варшавской книжной ярмарки (конец семидесятых) после громких тостов о дружбе и братстве, когда развязались языки, высокий польский чиновник, чокнувшись со мной, вполне корректно заметил:

– Если начистоту, за что мне вас, русских, любить? Но можно ведь быть терпимыми соседями – по лестничной площадке, Европе, земному шару, любить для этого не обязательно.

Я согласился, что можно. И очень, оказывается, нужно, если уж по Маяковскому – «это – чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем» – не получается.

А как ярко, как самоотверженно всё начиналось! Сколько лучших «повыбило железом», сгорели в топке иллюзий… Заорать иногда хочется: «Это что же, так надо? Кому надо?»

* * *

Двое рабочих в оранжевых спецовках выясняли отношения громко, на весь переулок. Один – отчётливо азиатской внешности, другой – несомненно, русский. Ясно, что ситуация конфликтная, но суть её расшифровке не поддавалась, поскольку лексические смешения и нюансы были непредсказуемы и понятны только им двоим. Обильные матерные вкрапления носили скорее эмоциональный характер, нежели смысловой, информационный.

Национализм и интернационализм в одном флаконе.

* * *

Я застал времена, когда свирепствовала цензура. Когда лучшие спектакли корёжились, изымались из репертуара, лучшие фильмы укладывались на долгую полку. Потом цензуру отменили – и через какое-то время обозначилась странность: запретов нет, но и шедевры как ветром сдуло. Прямо мистическая какая-то связь: шедевры и цензура друг без друга – ни-ни. Так, может, её, заразу, вернуть обратно?

С гонимыми Германом и Тарковским как-то легче дышалось, чем вовсе без них.

* * *

На одном из российских театральных фестивалей народный артист, звезда приезжей труппы, посетил утренний шведский стол в белом купальном халате. Вечером он играл Отелло, одет был как и подобает венецианскому мавру, только мне всё время мерещился белый купальный халат. А шекспировские чёрные страсти – ему под стать, соответственно, кипели не на Кипре, а в номере российской провинциальной гостиницы. Ну, разбуянился мавр, мэтр, может, выпил лишнего, администратора вызвать не успели.

Нормально, нынче в театрах и не такое показывают. На следующий вечер народный артист, кажется, Бориса Годунова играл, но это было уже всё равно.

Рецензию свою я тогда назвал «Люди в белых халатах». Не помню уж, почему она не увидела свет. А белый халат по-прежнему помню. Такие выдают в первоклассных гостиницах. А куда ещё могли поселить Отелло с Госпремией РФ. И завтраки там были хорошие.

* * *

Мудрые люди всегда были, есть и будут. С некоторыми из них – благодарю судьбу – доводилось общаться неформально, лично. И всякий раз не оставляла мысль: ну, хорошо, я выслушал, кто-то ещё, наверное. Недавно, давно. Так почему, внимая мудрецам и иногда даже отдавая им дань уважения, поступало человечество ровно и упорно наоборот?

И, похоже, нарушать этот народный обычай не собирается.

* * *

«Вы, наверное, думаете, что я м…к, но я не м…к» – реплика, услышанная на улице. Внимая участникам очередной телевизионной дискуссии, вдруг подумалось: а если наоборот? Если слова переставить?

* * *

Мгновенная вспышка памяти. В ресторане Дома кино направляются к свободному столику Марчелло Мастроянни и Никита Михалков. Как же хорошо они смотрелись! – вместе.

Ещё Монтан с Симоной Синьоре. И голос Бернеса – рядом.

Когда поёт далёкий друг,

Светлей и радостней становится вокруг.

Помните?

Феллини, получивши свой Гран-при на Московском фестивале, гуляет с Мазиной по Красной площади…

А ставшее легендарным появление на кремлёвском приёме Элизабет Тейлор (по другой версии, Софи Лорен) и Джины Лоллобриджиды в туалетах один к одному. И в обществе Екатерины Алексеевны Фурцевой, которая будто бы ещё и утешала разнервничавшихся западных звёзд: пустяки, дескать, что им по ошибке одинаковые платья в Америке и Европе пошили, – ладно вам, бабы, не в этом счастье…

Легенды и факты, однако, что было, то было.

А Джины Лоллобриджиды уже нету.

Кого теперь ждём?

* * *

Супермаркет. Подходя к кассе, слышу разговор двух продавщиц.

– С утра блевала?

– Блевала.

– Я тоже. Это хорошо. Значит, чистую пили, не фальшак. Ну, какой нам в прошлую пятницу подсунули, хоть помнишь?

Воспоминания девушек о том, что было в прошлую пятницу, я уже не услышал, так как подошла моя очередь расплачиваться.

Постижение культуры пития таит в себе ещё немало секретов.

* * *

Дорогу к Москве-реке для жителей деревни Усово затруднял забор, который огораживал правительственные спецдачи. Его надо было обходить, вместо того чтобы к реке – прямым ходом.

Мне, десятилетнему обитателю спецдачи, это представлялось несправедливым, и своими соображениями я поделился с сержантом, который дежурил у правительственных ворот.

– Знаешь, – заметил он, чуть подумав, – это не наша с тобой забота, где заборы ставить.

С тех пор много десятилетий прошло, а только иногда снова задумаешься: «Понятное дело – не моя забота. Но чья же? И почему заборы становятся всё чаще и выше?»

* * *

Насадить единомыслие – задача, как показывает практика, решаемая. А вот насадить единочувствие? Так, чтобы личных чувств не было, а были только общие? Не получается? Как у красноармейки Марютки из «Сорок первого». Не получалось. Казалось бы: сорок беляков положила – куда убедительнее?

А надо же…

Кстати, проблема единомыслия по разные стороны забора тоже возникает время от времени. Как и единочувствия.

* * *

Недопустимо переписывать национальную историю.

Когда при жизни одного поколения несколько раз меняются официальные трактовки событий ближних и дальних с требованием каждую из них – в порядке живой очереди – считать единственно верной, – что вы хотите от человека, угодившего в подобную историческую переделку? Очередь-то – живая…

Так недопустимо переписывать национальную историю? Да, недопустимо, кто спорит. Единственный вопрос: которую из уже переписанных ранее версий недопустимо переписывать по новой?