Борис Мессерер. Жизнь переходит в память. Художник о художниках. – М.: АСТ, редакция Елены Шубиной, 2023. – 254 с. – 2500 экз.

Тем, кто интересуется живописью, архитектурой, театром, музыкой, поэзией, литературой вообще, имя этого автора хорошо известно. Борис Асафович – академик Российской академии художеств, народный художник России, лауреат двух Государственных премий. А друзья издавна называли его (и продолжают называть!) королём богемы. Богему принято представлять сборищем людей беспечных, легкомысленных, ведущих беспорядочный образ жизни. Но Борис Мессерер, вопреки такому представлению, – большой труженик и чрезвычайно ответственный человек. Таковы и его друзья, с которым его связывали дружеские узы и профессиональные интересы. Многие из них, в том числе Юрий Красный, о котором автор пишет с большой теплотой (как, впрочем, и обо всех других), не лишены черт, присущих богеме. Красный неизменно окружал себя стихийным хаосом, который ярко описан Мессерером. Нельзя без улыбки читать о том, как Борис Асафович был поражён сходством нью-йоркской квартиры Юрия (попав в неё через много лет после эмиграции Красного) с его московской квартирой: «То же ощущение пронёсшегося шторма! Не поддающийся описанию разгром, напоминавший обломки корабля после крушения». Или вот автор описывает «стихийный беспорядок», который всегда царил в мастерской Савелия Ямщикова, когда в одной из комнат на полу возвышалась груда бытовых предметов, для коих не нашлось достойного места. Именно оттуда, «порывшись в тряпках», выуживал Савёлка (как звали Савелия Ямщикова друзья) заветную и тогда недосягаемую (ввиду отсутствия в продаже) бутылку виски и приносил к столу. Такой вот штрих (нечто похожее памятно и автору этих строк), являющийся одной из второстепенных характеристик той эпохи. Что касается первостепенной, то сегодня всё чаще разными людьми высказывается мысль, что это ушедшее безвозвратно время, вопреки всем запретам и нелепостям хрущёвских и брежневских периодов, было более интеллектуальным, чем нынешнее.

Мессереру удалось очень точно и понятно для непосвящённых сказать о балансе, который уравновешивает творческое озарение и тяжкий повседневный труд, в процессе которого и возникает азарт творчества. Об этом – в главе «Роман с офортом». Здесь рассказ о том, как Борис Асафович создавал технику, позволившую ему делать те офорты, о которых он мечтал, о поисках бумаги нужного размера, о придуманной им технологии. Одним словом – труд! Труд и ещё раз труд!

Книга многослойна: она о художниках (и не только), о творчестве и творческой одержимости, о поисках собственного стиля в работе, об учителях и о дружбе, о соперничестве поколений в искусстве, о притягательности многих уголков Москвы и Ленинграда-Петербурга, о тяготах жизненного пути и о тех радостях, которые даёт жизнь. Обо всём и обо всех написано просто и ясно, с большой любовью.

Есть глава «Ирина Александровна Антонова» – о директоре ГМИИ имени А.С.  Пушкина. Автор много лет знал Ирину Александровну и сотрудничал с музеем (за 40 лет он оформил там 25 выставок!). И.А.  Антонова не художник, но, думаю, автор книги имел полное право причислить её к кругу художников. «Своей долгой жизнью, – пишет он, – она как бы заслоняла всех нас, грешных, от Вечности, вселяла надежду». В главе об И.А.  Антоновой не меньшее место уделено С.Т.  Рихтеру. Автор пишет об организации «Декабрьских вечеров» – весьма необычного проекта по тем временам, когда эти вечера начали организовываться. Благодаря творческому содружеству Антоновой, Рихтера и Мессерера реализовывалась «заветная мечта лучших умов человечества: великие фантазёры и благородные идеалисты всех времён и народов думали о единении искусств – музыки, живописи, архитектуры и поэзии в одном пространстве. И эта идея была осуществлена в Музее изобразительных искусств имени Пушкина».

Издательство презентует книгу как творческую автобиографию Б.А.  Мессерера. Так оно и есть! «Дописав книгу воспоминаний «Художник о художниках», я вдруг понял, что она получилась своего рода автобиографией. Это произошло само собой: я не задавался целью создать собственное жизнеописание, но через другого невольно познаёшь себя и прослеживаешь свой путь в жизни и профессии». Нет оснований не верить автору, и надо признать, что такой подход к написанию автобиографии является наилучшим. Стефан Цвейг писал: «Из всех художественных форм автобиография реже всего оказывается удачной, ибо это самый ответственный род искусства. За неё редко принимаются (в неисчислимой сокровищнице мировой литературы едва ли удастся насчитать дюжину значительных произведений этого рода), редко берутся и за её психологическую критику, ибо она неизбежно принуждает спускаться с прямолинейной литературной зоны в глубочайшие лабиринты науки о душе». Когда прослеживаешь свой путь в жизни «через другого», как раз и отпадает необходимость психологического анализа: оценку даёшь не сам себе – её дают те, о ком ты пишешь. Поэтому так органично в повествование о друзьях-художниках вплетены впечатления Марии Чегодаевой о выставке Б.  Мессерера в Третьяковской галерее, фрагмент выступления Эдуарда Кочергина при открытии в 2018 году выставки «Санкт-Петербург. Белые ночи. Пейзажи», слова Сергея Алимова, сказанные им на открытии выставки Б.  Мессерера в Бахрушинском музее.

Далеко не каждый умеет дружить, но Борис Мессерер в полной мере обладает этим даром. Дружба питала и питает его творчество. Дружба, поистине не имеющая границ, – в Москве, Петербурге, Нью-Йорке, Париже, Риме и Венеции, Сванетии, Поленове и в деревне Ферапонтово… Вот он пишет о Гене Трошкове, который приобщил его к технике офорта: «…в те редкие минуты, когда Гена улыбался, я с восхищением наблюдал, как идёт ему улыбка! Он будто бы озарялся изнутри, что было особенно ценным знаком расположения к собеседнику». Или о Игоре Попове и Александре Великанове: «Чувство выполненного художественного долга и радость видеть лица друзей рядом придавали мне новые силы…» А как тепло рассказывает о своих наставниках! О Михаиле Александровиче Туркусе, под влиянием которого возникла влюблённость в ренессансную культуру Италии, о Борисе Сергеевиче Мезенцеве, который отнёсся к Б. Мессереру «по-дружески и буквально влюбил в себя». Или вот ещё: «Погружаюсь в чувство любви и признательности, возникающее у меня при упоминании имени Артура Владимировича Фонвизина…» Об Александре Григорьевиче Тышлере: «Диалог с Тышлером стал для меня жизненной потребностью… Ничего более прекрасного, чем сам Тышлер, сидящий спокойно солнечным утром в кресле и рисующий свои фантазии, я вспомнить не могу». О друзьях – дружески, об учителях – с любовью; радостно становится, когда читаешь эти строки.

Автор книги назвал её своими «непрофессиональными записями». И по прочтении её складывается впечатление, что Б.  Мессерер не собирается продолжить свою литературную работу. Но по этому поводу хочется сказать: «Борис Асафович, продолжайте! Вы же сожалеете о том, что не написали о многих коллегах-художниках. Так напишите! Ждём!»

Андрей Бусыгин