На днях в редакцию принесли плакат «Наша цель – ЕГЭ». Если наша цель такова, может быть, и не стоит удивляться странному списку обязательной литературы и необязательности её чтения? Об этом разговор с заслуженным учителем России, проработавшим в школе более 60 лет, кандидатом педагогических наук Львом АЙЗЕРМАНОМ.

– Лев Соломонович, как изменилось восприятие литературы в современной школе?

– Культура России была литературоцентрична. Сейчас в основе культуры – телевизор. Приходя вечером домой, человек включает свет, и 85% людей одновременно включают телевизор.

В новом стандарте образования нет даже таких слов, что книги, которые входят в обязательную программу, должны быть прочитаны! Там говорится, что учащиеся должны получить информацию, знания, но слова «чтение» – нет. Роль учителей литературы часто сводится к информированию о литературе. В советское время сочинение задавало тон всем экзаменам. Сегодня литературу по выбору сдают 5% учащихся, и сдают они её в форме ЕГЭ, который никакого отношения к литературе не имеет.

Изменился сам механизм восприятия текста, не только в нашей стране, но и в мире. Чтение сейчас – быстрый пробег по заголовкам. На любой вопрос, который вы задаёте ученику, он моментально находит ответ в Интернете. Вместо цепочки, которая должна привести к получению информации, ученик имеет набор готовых ответов. Например, я даю сочинение на тему «Реликвии». Приношу свои реликвии, в том числе, например, справку о первой зарплате, которую мне выдали на заводе в 13 лет. Даю ученикам задание: написать о памятных вещах, которые хранят они или их семьи. И среди хороших работ получаю рассказы о двух прадедах, которые сражались во Второй мировой войне, причём тексты совпадают абсолютно, ибо они содраны с одного и того же сайта. Получается, с одной стороны, великое благо – Интернет, с другой стороны, он убивает самостоятельность мышления. Если уж взрослые люди списывают диссертации – что говорить о школьниках. Тем более им иногда задают такие темы, что по-другому написать невозможно.

Сама система таких вопросников, как «основные мотивы лирики Пушкина», себя изжила. Это никому не нужно. Каковы мотивы стихотворения «К Чаадаеву»? Тема дружбы? Годится. Свободолюбивая лирика? Годится. Философский смысл? Годится! Не знаю. Какие могут быть «этапы творчества Достоевского», когда, дай Бог, дети прочтут одно «Преступление и наказание»?
Я подсчитал количество страниц в новой программе 10-го класса. У меня получилось 4000. И дополнительный список – 3500. Это при двух уроках в неделю. И самостоятельная работа в Интернете. Предполагается, что дети должны обозреть десятки рассказов, написанных Буниным. Но в действительности многие дети читают не книги, а пересказ: «Война и мир» за тридцать минут». Главная проблема списков – обязательных, дополнительных – не в том, что туда войдёт, а в том, будут ли это читать.

– А учителя устроит, если дети прочитают всего несколько произведений, но по-настоящему?

– Такая точка зрения есть. К примеру, Феликс Раскольников три учебных четверти занимался «Войной и миром». Когда родители спрашивали его, как же так, он отвечал, что если ученики поймут «Войну и мир», то они поймут и всё остальное. Но ведь детям предстоит экзамен, где они должны показать знание многих произведений.

– Как же тогда действовать? Чему возможно научить на уроках литературы?

– Я в школе сейчас веду подготовку к части «С» единого госэкзамена. Это сочинение. Даётся некий текст, и ты должен: первое – сказать, о чём текст, и второе – что ты думаешь по этому поводу. Кладу ученикам на стол стихотворения «Узник» Пушкина и «Узник» Лермонтова. В чём разница? Разницу видят два человека. Кладу на стол «Валерик» и «Бородино» Лермонтова. Разницу видят два человека. То есть первое, что я тренирую, – умение видеть текст. Второе – не пересказывать то, что в Интернете скачал или в учебнике прочёл, а говорить о том, что сам думаешь. Я не задаю общих тем, таких, как «Путь исканий Андрея Болконского». Поступаю по-другому. Например: первый том «Войны и мира» публиковался в то же время, что и «Преступление и наказание». Спрашиваю: что такое Наполеон для Болконского – и что он для Родиона Раскольникова? Тут важно, чтоб было личное отношение к тексту, размышление над прочитанным. Если оно есть – значит, мы работали не зря.

– Но ведь есть ещё и тестовые задания. В чём их смысл?

– Тестовое мышление прививается последовательно. ЕГЭ построено на тестах. ГИА – те же тесты, только после девятого класса. Я сам уже видел в магазинах книжки «Мини-ЕГЭ: третий класс».
Идея была такая: тесты дают объективную картину, которую можно просчитать. Да, можно, но это отучает мыслить. Тест – это частицы, а задача наша должна быть – научить видеть связи.
Хотя правда в том, что экзамен в советской школе уже давно не был экзаменом. Двоек не ставили, а значит, и экзаменационной системы практически не было. Идея создать объективную систему была правильной, только с ней ничего не получилось. У нас не Китай, где экзамен проводится на территории военных гарнизонов. Не одна из тех европейских стран, где могут за мобильный телефон не только выгнать с экзамена, но и на всю жизнь лишить права его пересдать. У нас коррупционная составляющая только повысилась.

– С ходом реформ как-то изменились учителя?

– Учитель – массовая профессия. У нас в стране миллион учителей. Но миллион Макаренко воспитать невозможно. Так оценивают ситуацию чиновники образования. Но я бы ставил вопрос по-другому. Врач – тоже массовая профессия. Но когда вы приходите к врачу, вы ждёте, что он либо вам поможет, либо отправит к врачу более высокой квалификации.

Я работал в Московском институте усовершенствования учителей, ездил по стране. Раньше, несмотря на идеологический прессинг, учителя следили за книгами, выписывали журналы. А сейчас что? Отсутствие перспективы, жёсткая зависимость между результатами ЕГЭ и зар­платой. Против этой зависимости выступали даже разработчики ЕГЭ! Вот у меня на столе журнал «Вопросы образования». Его тираж – 999 экземпляров, и его мало кто читает. Там разработчики открыто говорят то, что думают. Недавно было 60-летие Виктора Болотова, вице-президента РАО. Он написал: мы никогда не думали, что ЕГЭ будет мерой оценки учителей. Или: недавно в Москве на совещании учителей-словесников выступал один деятель, которого во всё время его речи сопровождал шум в зале. И он воскликнул (я убеждён, что искренне): «Неужели вы не понимаете, что мы ничего не можем поделать, наша задача – приспособиться!»

– То есть существует некая воля, к которой предлагается приспособиться?

– Эту волю недавно выразил Жириновский, когда Олег Смолин представил в Думе альтернативный вариант закона об образовании. Жириновский сказал примерно следующее: Олег Николаевич, вы предложили прекрасный вариант. Но по этому закону у нас все будут хорошо образованны. А это значит, в стране будут смута и распущенность. Нам не нужна хорошо образованная страна, это плохо кончается.

– Нужно ли включать в программу обязательные к прочтению книги современных авторов?

– Не боясь прослыть ретроградом, отвечаю: нет. Должен быть резерв времени, уроки внеклассного чтения, когда учитель знакомит с современной литературой, сам выбирая произведения для этого. У меня было таких три-четыре урока в год. Ведь и было, чем заниматься! Весной 1983 года я получил письмо от писателя Фёдора Абрамова, которому послал свою книгу «Уроки нравственного прозрения», где рассказывалось и об уроках, посвящённых его произведениям. Абрамова поразил охват: рассказы Шукшина, «Живи и помни» Распутина, «Царь-рыба» Астафьева, «Белый Бим» Троепольского, «Обмен» Трифонова, «Белый пароход» Айтматова… Обычный набор для словесника тех лет. Я строил работу на перекличке. «Преступление и наказание»: человек, который уговаривает свою совесть. И на следующем уроке – «Сотников». Получался диалог «классика – современность». Провести на таком уровне серию уроков, посвящённую литературе двух последних десятков лет, невозможно.

– Как вы можете прокомментировать общественную дискуссию по этому вопросу?

– Могу прокомментировать её словами ушедшего от нас Григория Померанца: «Стиль полемики важнее предмета полемики». Я имею в виду элементарное жульничество и аргументы к личности. Совсем недавно я с этим столкнулся, когда мне в «Учительской газете» ответил Борис Ланин. Он сказал и то, что у меня вообще нет методических работ (на самом деле у меня более двадцати книг и сотни статей). И то, что я якобы выступаю против сочинений, в то время как я предлагаю принципиально новую систему сочинений...

Ни один из аргументов, приведённых в моей статье, не опровергается. Они просто не берутся во внимание. Я утверждаю, что программа Ланина по литературе не реалистична и не проверена на опыте разных школ, а мне отвечают, что я пропагандирую роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Я, кстати, всегда считал и сегодня считаю, что без этого романа понять советскую действительность невозможно, а понимать её нужно. Обсуждение необходимо. Но как может дискуссия вестись такими методами? Или какая может быть дискуссия, когда на передачу «Родительское собрание» на «Эхе Москвы» не приглашают ни одного инакомыслящего, и все, включая ведущего, защищают новую программу по литературе?

– Как бы вы сформулировали главную проблему модернизации образования в России?

– Согласно социологическим исследованиям, у нас для учеников и их родителей уже давно главное – не среднее образование, а аттестат о среднем образовании, не высшее образование – а диплом о высшем образовании. Если мы относимся к знанию как к материалу для аттестата, то литература проигрывает, потому что она не приносит таких дивидендов. Литература – срез общекультурной ситуации. А в школах у литературы отбирают часы и передают их на подготовку к ЕГЭ. Когда у нас говорят о модернизации образования, то говорят о переоборудовании школ, их компьютеризации. Но не называется главное: осмысление целей, ради которых мы работаем. Вопросы – чему учить, как учить и кто будет учить – это главные вопросы, и они не решаются.