Гюнтер Грасс (род. 1927), нобелевский лауреат 1999 года, прозаик, публицист и поэт. Свою новую книгу, из которой взяты публикуемые стихи, он назвал «Мухи-однодневки», (Гёттинген, издательство «Штайдль», 2012), намеренно указывая этим на мимолётность содержания и нарочитую простоту формы. Некоторые из этих стихов, опубликованных в немецкой периодической печати, где Грасс позволил себе сознательно нарушить политкорректность средств современной массовой коммуникации, вызвали ожесточённую полемику в этих же средствах, причём аргументы его противников были им заранее предвидены. Вся эта кампания не могла не отразиться на оценке этой его книги, в которой иные критики не нашли ничего, кроме старческого брюзжания. Сама по себе такая оценка тоже не отличается политкорректностью. Я бы осмелился предположить, что Грасс предложил в газету стихи, направленные против двойных стандартов в политических мнениях, подчёркнуто не «поэтические», чтобы ещё раз обратить внимание именно на поэзию, на которую, не будь скандала, мало кто обращает внимание. Я думаю, имеет смысл познакомить наших читателей с некоторыми стихами Грасса, сочинёнными вполне в популярной традиции Бертольда Брехта, но не обязательно рассчитанные на скандал.
Вячеслав КУПРИЯНОВ

ЧТО ИЗНУРЯЕТ И ЧТО БОДРИТ

Мутит от ежедневной прессы,
где вчерашняя новость уже протухла.
Изнуряет отвращение,
ощущать которое уже стало привычкой.
Ещё меня гнетёт усталость,
когда ставят вопросы,
которые никак не удовлетворить ответами.
И угнетают игры с цифрами,
где всегда в итоге побеждает ноль.

И напротив: мне издавна бодрости придаёт
желание ещё и ещё раз
в надёжном кресле карусели,
катаясь по кругу, почувствовать нечто,
подобное ощутимой свободе,
которая пусть коротка
и всё же всегда повторима.

УДОСТОВЕРЕННОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ:

Я есть.
Должно же быть сему доказательство
очевидное, хотя бы это: Он курит.

Потом вновь меня нет,
что тоже надо доказывать:
От него остались пустоты,
за которые уже некому каяться.

Итак, принимаем: Я есть, и меня нет.
Зачем тогда эта трата слов,
дымовые сигналы и фиксация фактов,
за которые некто, кто должен быть мною,
призван нести ответственность,
ибо всё это имеет имя,
влачит перед собой свой запах
и достоверно отбрасывает тень?

Словно это вещь,
о которую ударилась моя нога,
так что я чувствую боль,
как будто бы свою, но давно прошедшую.

НЕКОТОРЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ АВТОРАМ, ИЩУЩИМ МАТЕРИАЛА

Почему бы не написать
об официально подтверждённом множестве
нераскрытых убийств,
о тихой жизни в кругу семьи
беспечно стареющих душегубов.
Счастливо текущие любовные романы, без событий,
где занимательно нагнетается скука,
принимая эпический размах.
Окончание войн, которые бы не состоялись,
можно отпраздновать без победителей и без жертв.
Путешествуя пальцем по карте, можно бесплатно
громоздить приключение на приключение.
На несостоявшихся конгрессах удалось бы
принять действенные, мир улучшающие решения.
Нерождённым детям не пришлось бы страдать
от рассеянного внимания, аллергии и
от излишнего надзора родителей.
Скандалы, не замеченные бойкой прессой,
нашли бы вдруг интерес у продюсеров,
получая шансы на скорую экранизацию.
И книги, которые никогда не будут написаны,
не будут терять время на поиск издателя,
но со всем своим тщетным многословием
окажутся всё же в сети и, минуя бремя налогов,
смогут автора сделать богатым.
И кто наконец раскроет нам внутренний мир
муравейника, не прибегая
к помощи всё ведающего рассказчика?
И кто будет настолько скромен,
чтобы вести дневник мухи-однодневки,
которая, невзирая на отмеренный срок,
не отказывается от послеобеденного сна?

МНОГОГОЛОСЫЙ РАЗЛАД

Мне приснилось недавно,
вдруг земля содрогнулась
от толчка небольшой силы,
и вот я лежу под грудой рухнувших книг,
и книги, не в силах сдержать своего содержания,
тотчас на всех языках
начинают меня убеждать,
будто они с незапамятных времён знали,
да, каковы надёжные способы спасения
при землетрясении и при ещё
более грозных протестах природы.
Мол, на все подобные случаи
есть соответствующие предписания,
которые прежде передавались
только из уст в уста; вот она, вечно всё та же
ложь на службе у правды, побасенки,
каждый раз рассказанные по-иному:
одни безутешно развлекательные,
другие тщетно поучительные,
и те, чьи страхи в нас вызывают смех,
и те, иные, ковыляющие из одного огня
да в новое полымя,
сомнительно смелые, которые тщатся
в хаос внести свой порядок,
и чудовищные, в которых дети отцов убивают,
и такие, которые приходят на смену прежним,
но имеют в виду лишь своё личное спасение,
лишь своё Я отражая.

Едва проснувшись, решил я
все мои книги
переставить в ином порядке.

МОЯ ЕВРОПА

Где найду я тебя?
На книжных полках, забытую в музеях,
в пыли архивов.
Или беглым взглядом окинув кладбища,
найду под сенью равнодушных ландшафтов,
где лежат по ранжиру последнего приказа
солдаты всех наций.

Или в яростном свете Кордовы,
где мавры, евреи и христиане
пили из одного колодца.
Или искать тебя на востоке,
в Наумбурге на берегах Заале,
куда пришёл из Франции
безымянный мастер
и высек из каменных блоков
фигуры для соборной церкви,
которые оказались столь живыми,
что повсюду создали школу,
и ещё сегодня лица их выражают
наши беды и радости,
наши угрюмые грёзы
и ещё бог знает что.

По кровавым следам я иду за тобой:
Я их вижу вдоль резких границ
бывших колоний, которые,
став государствами, всё ещё войны
кормят оружием,
детищем твоего духа.

Где ты ещё очевидна?
В многополосице автобанов,
в вязко тянущейся сети каналов.
В Амстердаме, где Спиноза
мысли шлифовал, как алмазы.
В Цюрихе, где задыхался Бюхнер.
На больничном матраце Гейне,
где тот, угасая, уже не находил рифм.

Под сводами кирпичных кирх,
вдоль берегов Балтики, в Кракове, Вильнюсе, Праге,
где каждый камень грустит о тебе,
там близка ты сама себе.
Над бараками чистеньких памятных мест,
где дымили прежде фабрики смерти, замирает твоё дыханье.
На вылепленных из черепков островах Греции
ты озираешь руины замков,
вниз спускаешься по сапогу Италии,
огибаешь берега Босфора,
или идёшь путём пилигримов,
ведущим точно на христианский Запад,
и ты остаёшься находкой на фотоснимках.
И повсюду цитаты из Критики разума,
которому ты воздвигала храмы.
Или ты рядом с тем, кто в башне своей
писал за трактатом трактат,
о суевериях и о халтуре врачей,
но в распре религий не пожелал
встать на службу какой-то из партий.
И всем своим читателям ты близка,
которые блуждать готовы
вместе с Рыцарем печального образа
и его ехидным слугой
по испанской равнине и
по всем нашим книгам,
где безумие человека
в кривом зеркале отображено.

И ты ешь из полных и полупустых тарелок
твоих богатых и бедных кухонь,
и тем подобна, кто живёт от избытка,
и тем, кому достаются остатки.
Хвала твоим лакомствам,
ибо обильно зреют твои сыры,
твёрдые и тягучие или облагороженные плесенью.

И в приливе беженцев со всего мира,
что к тебе стремятся, штурмуют, как крепость,
чтобы в тебе раствориться, обновить, сделать моложе,
ты ещё собой остаёшься, прекрасней, чем когда-либо прежде,
необъятен для слуха твой голос, когда в нём оживает язык,
который знает слова, давно тобою забытые.

Даже в Брюсселе, где деловитые чиновники
одержимы лишь жаждой бездушных денег,
и там я тебя нахожу, моя Европа.