«ЗОЛОТАЯ МАСКА – 2010»

Ратманский, Мариинка, «Золотая маска» и несовместность данного единства в нынешнем году

Когда говорят об органичном соединении непохожего, вспоминают гиппокентавров. Когда речь заходит о механическом сочленении разнородного, на ум приходят химеры.

Заспорили тут с композитором Абдоковым о «Коньке-Горбунке». Чуть не подрались – вот как Юрий Борисович отстаивал глубину текста Ершова от моего желания свести «Конька» к лубку. Горячность – плохой советчик, поэтому я не смог толком объяснить, что имею в виду. Зато ясно, о чём говорил профессор: о музыкальности языка, о его новаторстве (кажется, я правильно понял), об исторической поэтике и – как апофеоз – о вселенской глубине сказки о горбатом жеребчике.

Не возразишь. Однако мне хотелось обратить внимание музыканта на сложность явления «Конёк-Горбунок». В котором есть сказка на уровне морфологии, космогонический миф, положенный в основу истории, лубок в изобразительности.

А теперь уже не доругаешься: ускакала лошадка. Впрочем, о важнейшем упомяну. Как бы ни трактовали мы произведение Петра Петровича Ершова, несомненно одно: оно органично и целостно, оно включает в себя всё перечисленное выше (миф, сказка, лубок), не являясь по отдельности ничем из этого списка.

Без сомнения, мне очень хотелось поведать читателю о сложной символике умирающего и воскресающего божества в стихотворной саге о путешествии Ивана едва не на край земли, о космогонических близнецах и священном браке, но – слава богу! – я наткнулся на текст, который как раз повествует об этом.

Теперь необходимости нет. Один известный автор, смелый исследователь и испытатель очевидности, прекрасно разобрал мифологическую составляющую сказки Ершова, между прочим заметив: «Без всякого преувеличения можно сказать, что «Конёк-Горбунок» – это русская Библия. Или, может быть, «Илиада». Или, кому как больше нравится, «Махабхарата». Только, конечно, у Петра Ершова мифы даны отстранённо, иронично» (Олег Давыдов, http://www.chaskor.ru/article/stilo_zhar-ptitsy_15772).

Во всём можно согласиться с Давыдовым. Кроме одного: иронии. Которой у Ершова, как кажется, нет. Есть другое: смех, безудержный смех праздничного эксцесса, народная сила сакрального похабства, тогда как ирония – удел интеллигенции, скорее кривая ухмылка, нежели гогот, утробный, физиологичный, праздничный.

Откуда уверенность в карнавальности «Конька»? Из заявления самого Ершова о том, что его вирши – как стал Иван царём». Но ведь Иван, простите, дурак! А когда дурак превращается в царя? Именно: во время и на время праздника, отменяющего старое, обновляющего вселенную.

Есть в праздничной изобразительности Ершова лубочное? Как не быть! Плюс ещё много-много чего. Не просто слитого усилием воли автора в органичное единство, но естественно проросшего из самой почвы народной жизни, рождённого из чрева матери сырой земли.

Приступая к воплощению «Конька-Горбунка» на сцене, неплохо было бы всё сказанное иметь в виду, а в особенности – цельность мифопоэтического восприятия вселенной Ершовым. Который вряд ли задумывался над тем, что он делает, а просто развлекался (прав, прав цитированный Давыдов!). Вот только рождён Пётр Петрович был не в Москве, не в Петербурге и даже не в Киеве, а в Тобольске. Как говорится, почувствуйте разницу. А если не чувствуете – поживите немного в Сибири даже сейчас, в XXI веке.

Итак, о чём это я? Ах, да!

Создатели балета увидели в «Коньке» лубок, а смех заменили иронией. Основания были, но Ершов оказался обкраден.

Начнём с музыки. При всём моём уважении к Родиону Константиновичу Щедрину я не спешил бы согласиться с оценкой данной работы композитора как «гениальной». Нет, она похожа на народную музыку до впечатляющего правдоподобия, но напрочь лишена органичности в сочленении своих частей. Многосоставность «Конька-Горбунка», кажется, была уловлена Щедриным, но целостность его – увы! – оказалась не воплощённой в музыке. Это – беда первая.

Беда номер два – сценография. Художник Максим Исаев не только верно уловил лубочную составляющую первоисточника – он постарался воплотить её средствами анахронизма, переноса во времени, в нахождении сходного в других эпохах. Подвела ироничность (эту фразу в разных контекстах я ещё повторю не раз).

Тонко почувствовав инверсию сакрального пространства, опрокидывание священного в праздничном и народном Ершове, художник покусился на «священных коров» интеллигенции ХХ века. Это не то чтобы смело – это правильно, это адекватно литературной основе.

Начал Исаев с Малевича, верно определив «Жнецов» Казимира Севериновича и его «Чёрный квадрат» как лубок, а вовсе не как икону (привет, образованцы!) ХХ века. Ах, если бы художник остановился на Малевиче! Но Исаеву очень захотелось (и я его понимаю!) дать пинка неприкосновенным «Бременским музыкантам». Которые, напоминаю, если кто забыл, во-первых, музыкантами не были, а во-вторых, до Бремена так и не дошли.

Но то – у братьев Гримм! В советском же мультфильме… впрочем, мы не о нём. Мы о «Коньке».

Так вот, пара жеребцов получает у Исаева облик хиппи ранних 70-х. Растиражированный как раз мультфильмом о «бременских музыкантах». И только неуловимое, но ощутимое сходство этих коней с ослами из мультфильма о Незнайке способно проявить отношение сценографа и художника по костюмам к данной «эстетике свободы», священной для советского интеллигента. Да, это отношение – ирония.

Останавливаться на подробностях визуального решения смысла нет – кажется, ясно: метод – удивительно хорош и чрезвычайно плодотворен в потенции, но… Прикосновение к настоящему мифу подразумевает понимание мистериальности процесса… В общем, Исаеву не хватило градуса для того, чтобы вместо смеси получить хотя бы сплав. Но, повторяю, думает он в верном направлении.

Как, впрочем, и Алексей Ратманский, хореограф-постановщик спектакля. Которому хватило чуткости понять нетривиальность Ершова, но отразить её в танце – нет.

И это третья – главная – беда балета.

Алексей Осипович (наряду с композитором и художником) предложил нам игру. Понятно. Вот только её правила объяснить забыл. Однако ясно и без слов, что он решил, как кажется, переосмыслить всю советскую хореографию. И ведь почти в этом преуспел! Подвела ироничность (обещал я, что повторять эту фразу буду не раз?). Сакральные фигуры и символы советского балета (Григорович, Плисецкая) обрели прописку в мире Ратманского, но не претерпели того радикального смехового разрушения, которому подвергается священное в процессе празднования. Набор номеров, каждый из которых плох или хорош – решать не мне, – вот формула данного балета. До Ершова далековато, но выстрел Ратманским сделан в близком направлении, попытку следует признать небезынтересной.

Что имеем в остатке?

Музыка агрегатна, а не органична. Сценография не рождена, но сконструирована. Танец «придуман», а не «припомнен», что необходимо для придания процессии священного свойства.

Трио композитор–художник–танцмейстер по-своему органично (каждый заблуждается, может быть, и по-разному, но ошибается одинаково), зато состав из Мариинки, Ратманского и «Маски» получился в этот раз на редкость химеричным. Правда, в этой химеричности – тоже своя органика: ведь у троих соавторов балета – по персональной химере, так откуда взяться гиппокентавру?

Кстати, не подумайте, что о мариинском «Коньке» можно только размышлять. Буду справедлив: полюбоваться было кем. Выше всяческой критики показала себя величественная Екатерина Кондаурова, исполнившая две небольшие, но ключевые роли (Кобылица и Морская царевна). Если кто и придавал спектаклю свойства священнодействия, то только она – одна из лучших на нынешний день русских балерин.

Очень хорошо выглядела номинированная (лучшая роль) на «Маску» Алина Сомова. Эту одну из самых красивых танцовщиц планеты нельзя не любить – вот я её и люблю. Давно и безответно.

Собственно, чтобы закончить: именно Кондаурова с Сомовой и сделали из средненького во всех отношениях произведения зрелище, достойное того, чтобы говорить о нём как о священнодействии. И хоть как-то согласиться с тем, что оно имеет отношение к произведению П.П. Ершова «Конёк-Горбунок».

Евгений МАЛИКОВ