ПОРТРЕТ

«Время трудиться над сеяным», – сказал мудрец Нил Сорский, 500 лет со дня кончины которого исполняется в мае этого года. Много ли мы наработали за два последних десятилетия? Больше, согласитесь, проговорили. Ждали, что скажут президенты, ругали законы, которые принимал парламент, кляли свою судьбу – угораздило жить в годы реформ и перемен. Но в это же время рядом с нами работали люди, которые не болтали, а делали дело. Речь не о тех, кто стоял у кормушки и растаскивал общенародное добро. Мы говорим о наших современниках, круто изменивших свою жизнь, совершивших поступки, которые для них раньше казались совершенно невозможными. Немало таких на древней Вологодской земле, всегда отличавшейся как зажиточ-
ностью, так и особой духовностью...

Собственник крестьянского хозяйства «Заулома» Олег Львович Подморин даже внешне похож на забытого персонажа отечественной литературной классики XIX века – справного и рачительного сельского хозяина, которого привычно называли «кулаком».
Если подумать непредвзято, чего плохого в прозвище – кулак? Разве лучше стоять на паперти с раскрытой для подаяния ладонью?..
Кулачество в России, как была вынуждена признать даже Советская историческая энциклопедия, производило до революции 50 процентов товарного хлеба, имело столько же процентов конского поголовья, обрабатывая 80 миллионов гектаров земли. Кулак, на долю которого приходилось не более пятой части крестьянских дворов, этот «господин деревни», как называл его Ленин, был настоящим трудоголиком, великим пахарем...
И вот он сидит передо мной с небрежно заткнутым в карман мобильником и висящей компьютерной флэшкой – новый русский хозяин земли. Представитель, по определению социологов, общественного слоя, полностью истреблённого в советские времена. А он взял и каким-то чудом воскрес.
– Ну что, Львович, – подначиваю его, когда понимающая с полуслова буфетчица из подсобки выносит нам кофейные чашки с коньяком, – не бьёшь ещё кнутом крестьянок молодых?
Подморин на шутку отвечает серьёзно:
– Знаешь, иному за дело и вдарю словом сгоряча. Не без этого. Для его же пользы отпазгаешь – по-вологодски, значит, проведёшь воспитательную беседу, – так он назавтра придёт в контору с просветлённым видом: «Спасибо, Олег Львович, что вразумил!»
Как-то он рассказал:
– Всё родство по материнской линии выслали на Полярный Урал. Восемь человек оттуда не вернулись. Предки мои имели три мельницы, держали двадцать коров. Семья была большой, сами управлялись с хозяйством, наёмных работников не брали. Прадед, купец, выстроил в Тарноге на Кокшеньге большой двухэтажный дом, который и сейчас там стоит, даже мебель сохранилась. После революции всё добро отобрали, родне приписали участие в кулацком восстании.
Здесь я поясню кое-что читателям. На вологодской реке Кокшеньге с новгородского освоения края жило черносошное, то есть государственное, крестьянство – крепкое, здоровое, работящее, никогда не знавшее крепостного права. Белая хлеборобная кость. Они до сих пор называют себя кокшарами. Историки так и пишут: Кокшеньга в течение двух веков была второй житницей России наряду с Нижним Новгородом. Первое отечественное раскулачивание провела Екатерина II, когда в конце XVIII века вывезла с Кокшеньги 700 крестьянских семей в Воронежскую губернию – поднимать тамошние чернозёмы, а заодно и укреплять южную границу империи.
У кокшара Подморина, хотя его фамилия по отцу беломорская, наследственные крестьянские гены так бы никогда и не взыграли, если бы не обстоятельства времени. Горожанин по рождению, из советских интеллигентов, добивавшихся всего своим трудом, он в начале 90-х годов работал в частной строительной фирме – возводил жилые дома, промобъекты, получая, как владелец ТОО, большие доходы. Тут и случилось неожиданное – партнёрша по бизнесу, набрав кредиты, не освоила их, не смогла вернуть. Бремя финансовых долгов легло на Подморина, а вместе с ними в его собственность перешло недостроенное фермерское хозяйство на Зауломском озере в том самом Кирилловском районе, который всемирно известен своим монастырём и Музеем фресок Дионисия.
Места благодатные!.. Они расположены на берегу знаменитой в XIX веке Северо-Двинской водной системы, соединившей Каспийское море с Белым через Словенский волок. Этот водный путь ныне почти бездействует, требуя капитального ремонта. Но остались каналы, шлюзы, лесные реки, тишайшие рыбные озёра, одно из которых, пожалуй, самое красивое – Зауломское...

–Мог бы от хозяйства отказаться, продать готовый дом, пустую ферму, недостроенную коробку мастерской, – вспоминает Львович. – Но тут меня как заклинило: подрастали уже двое маленьких сыновей, а я мечтал, чтобы они жили в деревне. Были и ещё такие мысли: «Не я ли сын потомственных крестьян? Не их ли грабили и по тюрьмам сажали? Не мне ли дед говорил, что мужчина должен уметь выживать в любых условиях?»
О своём тарногском деде Подморин вспоминает всегда с любовью. Мальчишкой к нему приезжал из Вологды на школьные каникулы. Дедом маленький Олег гордился: тот воевал в Финскую, Отечественную, под Сталинградом был ранен, потерял пальцы на ноге. Внуку он, работая лесником, привил хорошее знание природы, умение жить в согласии с окружающим миром.
И поэтому в том числе Олег Львович оказался в собственниках личного крестьянского хозяйства ООО «Заулома», арендуя 150 гектаров земли, из них 30 приходится на лес и 120 – на пашни и сенокосы. Весь свой доход от строительной фирмы, все свои накопления Подморин пустил на сельское обустройство.
Когда мы впервые попали в хозяйство Подморина, то нам было чему удивляться. После брошенных деревень, остовов коровников, разрушенных ферм, зарастающих мелколесьем полей, которые распахивались в здешних краях более тысячи лет, нас встретили аккуратный посёлок с ухоженными пашнями и пастбищами, две новые фермы на 100 голов крупного рогатого скота (одна из них – для молодняка – ещё не эксплуатируется, а на второй содержится 40 племенных коров), с 200 козами, гусями, утками, курами, лошадью, жеребёнком и прочей живностью, с машинно-тракторной станцией, тёплым гаражом для хранения техники, с модулем для кормов, навесом для сена, цехом по переработке молока, картофелехранилищем, мастерскими, складами. Хозяйство снабжается водой из артезианской скважины через собственный водопровод с водонапорной башней. И везде царит образцовый порядок.
Увидев такое необычное хозяйство посреди роскошной природы, которая будто сама указывает человеку – наслаждайся, питайся моими щедрыми дарами, поймал себя на мысли, что все мы безмерно устали от отсутствия в русской деревне элементарной воли к изменениям, обречённо свыклись с нищетой бедных селений, с бесперспективностью, теперь уже рыночной, здешнего существования. Подморин бросил вызов не только своей судьбе, но и всей нескладухе русской деревенской жизни – прошлой и нынешней.
А ещё он показал нам часовню, срубленную им «обыдень», то есть по обету за один световой день.

Бывает, звонит мне в Москву с кирилловской трассы, проезжая на своей видавшей виды «Ниве» мимо родных наших бедных деревень, в которых огни ещё не погашены. Звонит, чтобы просто пообщаться. Не может он хозяйствовать в своей нынешней, относительной, конечно, глуши, этаким бирюком-живоглотом, душу его воротит и от хуторянства Столыпина, и от колхозии Сталина. У него два офиса в Вологде, часто он бывает по делам и в столице. Своим здравым умом сегодня живёт Подморин, и его рассуждения имеют трезвый, от сохи и компьютера, характер.
– Личные крестьянские хозяйства сегодня нужны, – утверждает Подморин. – На селе человек более независим, сам собою управляет, может без помощи государства прокормиться и решить любую демографическую задачу. А городские – те ведомые… Поэтому считалось, что с села можно драть три шкуры, оно выдержит. Как-то я читал челобитную наших крестьян царю, мол, не можем мы платить сразу 13 видов податей, со свету нас сживают. Это было сразу после Смуты, когда надо было заново воссоздавать страну. По этой причине и началось бегство из здешних мест в Сибирь.
– А сегодня?
– А сегодня оказалось, что взять с русской деревни уже и нечего и нам бежать некуда. Тогда открыли вентили на всех нефтяных и газовых задвижках. Раньше не берегли людские ресурсы, теперь не бережём природные. А результат один – безнравственность, наплевательство на всё и на вся, хвастовство, не основанное ни на чём. Общество, вскормленное и вспоенное сельским трудом, выросшее на здравом лозунге «Кто не работает, тот не ест», с поражающей быстротой и неблагодарностью отвернулось от деревни.
– Поверило, что его может прокормить заграница на нефтяные деньги...
– Дурное дело – нехитрое. Вся экономика работала против российских крестьян. Литр солярки и литр молока, которые по цене сегодня уравнены, – категорически разные вещи. Мы в деревне не у трубы сидим – три года нужно растить корову и ещё два года её раздаивать, чтобы этот литр молока получить. Всё живое, настоящее, натуральное требует очень больших забот, трудов и затрат.
– Расплата за такое захребетничество не заставила себя долго ждать. Цены на продукты питания растут.
– И с каждым годом всё больше будут расти.
– Но, Львович, фермерская доля слишком мала в общем объёме отечественного сельхозпроизводства.
– Поэтому стране как воздух необходимы передовые агропоселения до 150–200 человек, с удобным жилым и современным производственным секторами. Надо начинать с деревни, как в Китае. У нас, в деревне, многое сейчас уже определилось, готово к росту, к рывку вперёд. Что произошло? Слабые ушли, сильные остались.
– А колхозы – разогнать?
– Зачем? Я буду только рад, если наследники колхозов сохранятся. Каждому – своё. Личные крестьянские фермы способны быстро подстраиваться под требования рынка, а большие агрохозяйства имеют определённую специализацию, их труднее развернуть на другой профиль. Так что мы друг друга удачно дополняем. Впервые в России сложилось такое разнообразие форм собственности на землю – и это хорошо.

Будто слепок с широкой души Подморина – хлебосольная ферма «Заулома». Особенно она впечатляет, когда ждёт приезда гостей. Коптильни забиты гусями и рыбой, на мангалах шипят раблезианские шашлыки, на столах стоят в запотевших кувшинах молочные сливки такой концентрации, как сметана, а она у Подморина, в свою очередь, что вологодское масло. Всё жарится, дымится, исходит густыми ароматами. По двору снуют озабоченные помощники (Львович держит 15 наёмных работников, и это на той земле, где ещё недавно жили и кормились три тысячи человек). К хозяину подъезжают и, получив задание, отъезжают управляющие, электрики, зоотехники. Не переставая, пиликает мобильник, звонит телефон, на компьютерном экране светится подморинский сайт в Интернете, по электронной почте info@zauloma.ru идут письма…
Читатели, наверно, не обратили внимания на количество коз в его хозяйстве. Почему их так много? Молочных коз в России не разводят. На юге имеются пушные козы, а высокоудойных, акклиматизированных к российским условиям, практически нет. Из-за границы их тоже не повезёшь, растрясутся по железным дорогам, получат стресс, и – прощай высокие удои! Коза – очень эмоциональное и трепетное животное, Подморин недаром сравнивает её характер с дамским.
Он завёз на свою ферму зарубежных козлов зааненской породы для улучшения стада местных коз, и результат не заставил себя ждать – удои возросли, молоко лишилось специфического запаха и вкуса, растут крепкие, здоровые козлята.
Козье молоко намного полезнее – кто этого не знает! – коровьего. Оно, натуральное, близкое по составу к материнскому молоку, необходимо для роста детей, избавляет от желудочных заболеваний. Подморин изобрёл и совсем уж уникальный молочный продукт, регулярное потребление которого приводит к отказу от табакокурения, искореняет склонность к винопитию (кстати, на его ферме строгий сухой закон), производит чудодейственное омоложение организма. Живи, пей его и радуйся жизни!..
Сейчас он задумал создать систему деревенской кооперации на базе своего хозяйства путём внедрения в жизнь вологодского села высокоудойных коз. Так же 100 лет назад поступили создатели вологодского масла Фёдор и Лидия Буманы, организовавшие при помощи Николая Верещагина маслодельные артели на кооперативной основе.
– Почему сегодня в деревне не держат коров? – рассуждает Львович. – Дорого и хлопотно! На корову нужно запасти две тонны сена. Телёнок подрастает три года. И так далее. А коза? Она уже в первый год приносит потомство, даёт молоко. Беременность козы – 154 дня, в течение года может быть два приплода по 1–2 козлёнка. И козье молоко, и сыр, и масло из него – превосходного качества. Разве не поймут крестьяне, что одна коза может в день приносить до 300 рублей, в месяц – до 10 тысяч дохода? А если держать три-четыре козы?.. Если обеспечивать хозяйства молодняком молочных коз, инвентарём и кормами, проводить ветеринарное и зоотехническое обслуживание, организовать приёмку и сбыт молока… Люди ещё не лишились ума и будут брать коз в кооперативе, сами станут его членами. Так можно спасти северное село.
«Романтик наш Олег, романтик», – любит повторять один наш общий друг. Ну а что на Руси делалось без душевного вдохновения, без мечты?

Подморину нужно чуть более одного миллиона рублей на полуавтоматическую линию по охлаждению, пастеризации и упаковке козьего молока. В Москве оно, порошковое, в моём соседнем универсаме «Перекрёсток» продаётся по 130 рублей за литр. Кто Олегу даст эти деньги? За все годы он не получил ни копейки из государственных средств – ни кредитов, ни тем более дотаций. Необходимо ещё 500 гектаров угодий взять в аренду для расширения молочного производства, чтобы оно стало полностью рентабельным. Кто их выделит?
Банкиры из вологодского филиала «Россельхозбанка», изучая заявку Подморина на кредит, нагрянули с комиссией на ферму, предложив взаймы под проценты 150 тысяч рублей, козам на смех. Да ещё требуют начать погашение кредита по нацпроекту через три месяца. Что за это время успеет вырасти? Что можно построить? Кто такие правила сочиняет в Москве? Перефразируя «Конька-Горбунка» Ершова: «Знать, столица та была так далече от села».
Но и местный глава администрации Кирилловского района, как сторож на сене, землю Подморину не даёт – пусть она лучше пропадёт, быльём зарастёт, что случилось в соседнем развалившемся колхозе с символичным названием «Организатор».
А ещё этой осенью пришлось подморинцам отбиваться от непрошеных гостей, устроивших на полях хозяйства весёлую охоту на машине. Проколов шины, ворвались они на ферму, требуя под дулом ружья сатисфакции, то есть денег за колёса, пьяно козыряя своими должностями. На этот беспредел и прокурор области не нашёл управы.
Я и сам был свидетелем, как на острове Львовича развлекалась такая же тёплая компания. Их Подморин предупредил: это моя частная территория, а те и ухом не повели.
Подморин несколько лет строил свой чудо-град, сам закатывал на верхние венцы еловые брёвна, месил бетон и клал кирпичи. А по ночам штудировал книги по животноводству. Но не может он отгородиться рублёвским забором от мира, страдающего от зависти и злобы, глупости и лени. Так что тут ещё вопрос: кто – кого? 

Вадим ДЕМЕНТЬЕВ