Отрывки из одноимённой повести

 Михаил КУРАЕВ

…Давно ли пассажирам приходилось выходить из вагонов и своими силами поправлять хлипкие пути, на скорую руку уложенные чрез болота и хляби в горячке империалистической войны на дистанции от Петрозаводска до Романова-на-Мурмане?
А нынче, в благословенном 1937 году, выпущенная из Ленинграда, летела в Мурманск «Полярная стрела», заполненная геологами, ботаниками, ихтиологами, землеустроителями, инженерами всякого звания, топографами и моряками – как торговыми, так и военными. Летел вместе со всеми и младший лейтенант Михайлов в полной военной форме по случаю нового назначения.
Как и большинство пассажиров «Полярной стрелы», не знал Иван Михайлович Михайлов своей судьбы, а ведь именно ему, человеку в простой солдатской шинели, будет принадлежать заслуга раскрытия Саамского заговора, угрожавшего стране отторжением территории от Кольского полуострова до Урала включительно.
«Мурманск, так Мурманск», – рассуждал Иван Михайлович, пуская дымные колечки в купе мягкого вагона «Полярной стрелы».
Летел-то Иван Михайлович в Мурманск, а залетел вовсе в Ловозеро, оказавшееся новым местом его службы.
Загадка немного прояснилась уже в кадрах, в Мурманске, когда, получая предписание на Ловозеро, младший лейтенант Михайлов услышал: «Переусердствовали немножко, Иван Михайлович, теперь отдохнёте...»
Да, что и вспоминать, работа в Ленинграде по «объединённому троцкистско-зиновьевскому центру» была адова, но на другую и не ориентировали, и никто не спрашивал, спал ты или не спал, ел ты или не ел. Домой забегали только бельё переменить... Орден дали. Это с одной стороны. Но была у ордена и обратная сторона. Его Красная Звезда, кровью, можно сказать, и по,том добытая, у многих товарищей по оружию вызвала почти не скрываемую зависть: «Надо этого Михайлова задвинуть...» Так что, с другой стороны, получилось, «переусердствовал» и Ловозеро...

Быть начальником Ловозерского отдела НКВД, конечно, почётно, но не в тридцать шесть лет, не при партстаже в двенадцать лет, не при безупречном происхождении из села Волоськово Новгородской области. Образование пусть и небольшое, но не вызывающее никаких задних мыслей, хотя и среднее, но зато незаконченное.
Всякий раз, беря в руки не только центральные, но и мурманскую газету «Полярную правду», младший лейтенант Михайлов чаще всего между строк читал в них упрёк, упрёк ему, младшему лейтенанту, не умеющему увидеть врага, прячущего своё лицо под видом обычных граждан. Да, легко было работать в Ленинграде: сказали – сделал. А здесь кто скажет?
Иван Михайлович, конечно, не сидел сложа руки.
Иван Михайлович развернул работу очень большую, но совершенно незаметную не то что из Ленинграда, но даже из Мурманска.
Да и что может случиться в сереньком селе, спрятавшемся от глаз людских посреди Кольского полуострова, затерявшемся среди топей, речушек и озёр, среди пологих гор, поросших лесом, сопок, именуемых здесь вараками? И это озеро, пустынное, тоскливое, бесконечное, как последняя неделя перед получкой, эта сопка на той стороне, китовой тушей длиной в пять километров загораживающая горизонт, эти эскимосы в оленьих шкурах, чуть что улыбающиеся, словно в насмешку над залетевшим в
Ловозеро жаждущим большого дела офицером... Так и озвереть можно. Впрочем, поставьте себя на место Ивана Михайловича, а места в Ловозерской тундре полно, но где развернуться, если всего-то в районе, включая райцентр, по всем лесхозам, пастбищам и стойбищам обитает одна тысяча шестьсот семьдесят пять человек! В твоём районе и на твоей ответственности есть три погоста, куда летом вовсе ни на чём не доедешь, только зимой, на оленях. Да и народ-то чумовой, на месте им не сидится. Добираешься до какого-нибудь Тутозерского погоста, вымерзший и трижды вывалившийся из болоки, санного кокона, обтянутого парусиной, два непроглядных дня, от ночи мало чем отличающихся, да ещё ждёшь прибытия на Тутозерский погост как в землю обетованную, прибыл, а там, в тупах, это землянки повышенной комфортности, только старики да дети. «Куда все ушли?!» – «Оленя знает». Куда двинулось оленье стадо, туда за ними и пошли кочевники, не понимающие радости оседлой жизни по прописке. Олень всегда идёт против ветра, но это слишком неопределённый адрес для уполномоченного Ловозерского райотдела НКВД по Северо-Западному округу, как тогда звалась Ленинградская губерния.
После единственной поездки, закончившейся не щедрыми пушными дарами туземцев, едва не отмороженными ногами и неделю шелушившейся обветренной мордой, младший лейтенант Михайлов зарёкся соваться в тундру без крайней надобности. Кто оценит его путь на Тутозерский погост и обратно? Нансен? Амундсен? Генерал Умберто Нобиле? Но они в НКВД не служили.
Нелегко тянуть лямку государственной безопасности в тундре, на ветру да на холоде, хотя бы и в райцентре.
– Иван Михайлович, что это вы в такой мороз да в шинельке?
– Работа у меня жаркая, она и греет.
От такого ответа и строгого взгляда Ивана Михайловича у спрашивающего, будь он хоть в тулупе, холодок пробегал по спине.
Впрочем, шинелька была на гагачьем пуху, коллега из Кандалакши удружил.
А ещё Ивана Михайловича и в зной и в стужу согревала надежда, что придёт его час, выпадет в конце-то концов и ему карта.
И выпала. В гостинице «Арктика», в Мурманске, где был открыт Саамский заговор.
14 января в Ловозере праздник. Наконец-то после долгой полярной ночи из-за горизонта показалось солнце. Уже с Нового года край неба светлел, словно загадочная улыбка, обещающая долгожданный подарок, и вот, будто из любопытства, как вы тут без меня зимовали, в холоде да темноте, выглянуло солнце! Глянуло и снова спряталось, деликатно предупредив, что завтра появится снова и разглядит всё как следует.
16 января 1938 г., за девять месяцев до исторического постановления ЦК ВКП(б) и Совета Министров о прекращении массовых репрессий, младший лейтенант госбезопасности Михайлов, приехавший в Мурманск ещё 13 января, пригласил начальника IV отдела Мурманского окружного отдела НКВД сержанта Терехова Владимира Прокопьевича поужинать в гостинице «Арктика».
За младшим лейтенантом госбезопасности, оперативным уполномоченным по Ловозерскому району, в гостинице был закреплён постоянный номер и для работы, и для важных встреч во время наездов в Мурманск, ну и для проживания тоже.
Ужин младшего лейтенанта Михайлова и сержанта Терехова оказался историческим, именно в ходе этой встречи родился по-своему знаменитый, но, к сожалению, у многих как-то выпавший из памяти Саамский заговор.

Начальник IV отдела в ходе ужина, как бы между прочим, сообщил о только что закончившемся деле «Алдымовой–Сутоцкой». Жена директора Мурманского краеведческого музея Галицкая, по второму мужу Алдымова, Софья Петровна, акушерка, арестованная 20 октября 1937 года, вины своей не признавала, как с ней ни бились. Пришлось устроить ей очную ставку с Сутоцкой, Вандой Стефановной, медсестрой окружной Мурманской больницы. На очной ставке Алдымова была уличена агентом польской разведки Сутоцкой в том, что по её заданию занималась шпионской деятельностью. Правда, виделись Алдымова с Сутоцкой только один раз, в 1935 году. За разоблачение Алдымовой Сутоцкой была обещана жизнь. Однако обе пошли по 58-6 и 58-11 как агенты польской разведки, обе получили «высшую меру», и приговор в отношении одной был приведён в исполнение 8 декабря, а второй – 14 декабря 1937 года.
И хотя муж Алдымовой Софьи Петровны в пособничестве и соучастии уличён не был, но, разумеется, заслуживал особого внимания.
– Алдымов, Алдымов?.. Не директор ли краеведческого музея? – спросил Иван Михайлович.
– Уверен, что и к тебе в Ловозеро наведывался. Очень у него должность удобная, подвижная должность, он и в Мурманске-то почти не живёт, всё больше набегами...
О том, что Алдымов не живёт постоянно в своём доме, сержант госбезопасности Терехов знал прекрасно.
Да, испытывая серьёзные жилищные неудобства, сержант Терехов обратил свой взгляд, ищущий приюта и тепла, на дом ‹ 4 по улице Красной, в посёлке колонистов, через который ходил на службу и со службы. Дом большой, по жилконторовским книгам шестьдесят семь квадратных метров, личная собственность Алдымовых, построен всего-то девять лет назад на кредит, полученный в Потребсоюзе. А живут всего трое... Теперь вот и вовсе двое, отец да сынишка...
В соответствии с Директивой НКВД СССР у осуждённых по ряду статей, в том числе и 58-9, 58-10, 58-11 и т.д., конфискуется имущество, лично принадлежавшее осуждённому. А полдома как конфискуешь? Одна морока...
– Ты приглядись к этому Алдымову, у него, как у нас говорят, повышенный интерес к саамам.
– Если краевед, небось по должности интересуется, – бесстрастно произнёс Михайлов. Он чутким своим нутром понимал, что Терехов чего-то недоговаривает, но проявлять любопытство не считал нужным, сам скажет, раз ему что-то надо.
– Ты в наших краях человек новый, а я тебе как старожил говорю. Саамы – народ ох непростой и неплохо вооружённый – на советскую власть смотрят косо, так что умному да проворному человеку поднять их ничего не стоит. Живут же люди! – Терехов кивнул на капитана траулера «Пикша», обмывавшего в шумной компании орден «Знак Почёта». Капитан встал из-за стола, одёрнул тужурку со стоячим воротником, подошёл к оркестру, сунул саксофонисту деньги и что-то заказал.
Оркестр, как водится, сидел на возвышении, а стена за спиной музыкантов была украшена расписной панорамой новой жизни Заполярья.
Над льдами, взломанными ледоколом «И. Сталин», парили дирижабли, с северным сиянием спорили огни Туломской ГЭС, с дрейфующей станции махали руками зимовщики, а счастливые рыбаки, горняки и оленеводы смотрели со стены на счастливых рыбаков, горняков и оленеводов, сидевших за столиками ресторана.
Капитан ещё не успел сесть на место, как оркестр, к полному удовольствию многочисленной публики, ударил «У самовара я и моя Маша...»
Михайлов заулыбался и стал слегка раскачивать головой в такт зажигательной музыке, будто и вправду забыл о том, что ему начал рассказывать Терехов.
– Любишь музыку? Но ты меня дослушай. – Терехов разлил по рюмкам коньяк. – Саамы – это по твоей части, твой район, тебе их, Иван Михайлович, и от беды спасать. Скажу тебе, между нами, от Ловозерского отделения в Мурманске ждут активности. Что на последнем совещании говорил Гарин? Вот то-то!
Разглашать в ресторане сказанное на закрытом совещании, где подводились итоги минувшего, 1937 года, не полагалось, да Михайлов и сам помнил установку, решительно объявленную заместителем начальника краевого управления НКВД старшим лейтенантом Гариным: не ждать вылазки врага, не ждать диверсий и терактов, а действовать, опережая замыслы. Чёткие слова начальника запали в души и память подчинённых: «Добиваться признательных показаний, выходить последовательностью мысли за рамки показываемого обвиняемым!»
Сам Гарин, как вскоре оказалось, приехал готовить упреждающий удар против начальника Апатитстроя Василия Ивановича Кондрикова. Ударил наповал и показал всем, как далеко можно и нужно выходить «за рамки показываемого обвиняемым».