ПАМЯТЬ

К 100-летию Виталия ЗакруткинаВиталий Александрович Закруткин (1908–1984) даже на торжественные съезды писателей приходил в гимнастёрке, галифе и сапогах. И никаких наград на груди, хотя как участник Великой Отечественной войны был кавалером четырёх орденов и многих медалей. А за роман «Плавучая станица» получил в 1951 году Сталинскую премию. В.А. Закруткин – автор многих повестей, рассказов и романа-эпопеи «Сотворение мира». Предлагаем вниманию читателей фрагменты из воспоминаний о нём.

Сюжет настаивался четверть века
Однажды к концу работы в канун Дня Победы пожаловали к нам в издательство «Молодая гвардия» два посланца Дона: Виталий Александрович Закруткин и Анатолий Вениаминович Калинин. И под привезённое терпко-ароматное донское – да домашнее к тому же! – вино сложилось непринуждённое застолье. И ясное дело – всё о войне. 

Виталий Александрович принялся рассказывать, что перед самым отъездом в Москву ни с того ни с сего зарылся в залежи военных блокнотов. И наткнулся на одну, как выразился, немногословную запись размером с абзац. Про то, как фашисты в наступлении проходят через хутор, оставив своего раненого на попечение казачке, что только одна и не покинула родное пепелище. Утихли вдали немецкие моторы, а она тут же за вилы и к раненому: враг! А он лежит беспомощный – глаза к небу синие, сам молоденький…
Закруткин принялся за комментарий:
– Русское сердце ожесточено войной до края, да, оказывается, не жестоко. Не поднялась рука на убиение. Стала выхаживать. Немцы так и не вернулись за своим. Наши далеко. Одна на хуторе, а он ничейный. Что со страной-то? Некому этой женщине ничего подсказать: сдалась страна или сражается. Подсказкой ей стало только одно: вера и надежда. Это и повелело жить с чувством, что свои вернутся. Стала колхоз собирать в одиночку – то одно приволокёт на сохран, то другое, то приведёт беглую корову, то раненую лошадь… 

Закончил рассказ, а наша редакторша-красавица – Ирина Гнездилова – неожиданно: «Виталий Александрович, так это же рассказ!» Он в ответ: «Не до рассказов – роман никак не кончу». Она вновь ему – быть интереснейшему рассказу. Он же всё одно в ответ – про роман. 

На следующий день эта редактриса вместе со своей проницательной заведующей – Зоей Яхонтовой заявились ко мне. И стали выпрашивать командировку, мол, чуем, что можно уговорить писателя, а Гнездилова добавила, что и жену писателя подключит к уговорам. И уехала. Через неделю звонок: продлите-де командировку ещё на несколько дней. Поскрипел я, поскрипел – время дорогое понапрасну улетает, – но исполнил просьбу. Приезжает. И аж светится: кажется, говорит, быть рассказу. 

Прошло полгода. Является Закруткин и выкладывает на стол – скромненько – простенькую папочку с рукописью, на титульном листе коей отпечатано: «Матерь человеческая». Повесть».
Без преувеличения свидетельствую – повесть вызвала тысячи и тысячи благодарных откликов читателей. 

Видно, оказалась созвучна настроениям простых людей.
Раз издали – тираж 100 тысяч экземпляров. Ещё издание. И пошло, пошло...
Чем же проняла? В конце повести сошёлся ответ: «Таких, как Мария, у нас на земле великое множество, и придёт время – люди воздадут им должное… И, сотворённая гением новых неведомых творцов, засияет над землёй образ Матери Человеческой, нашей нетленной веры, нашей надежды, вечной нашей любви…» 

Всех проницательных дивило, как явно библейская настроенность водила пером писателя, а ведь страна ещё долго будет держаться на атеизме. 

Так вот стала явлением литературы случайно вроде бы взошедшая в разговор идея, правда, вызволенная из памяти участника войны, а не придуманная. Истинно права старинная мудрость: «Была бы нитка, дойдём и до клубка». Или: «От слова не сбудется, а по слову сбывается».
Увы, эту повесть отчего-то не издают уж лет пятнадцать, если верить интернетовской библиографии. Скорблю: незаслуженно обделяем сограждан. 

…Пришло в голову, что на Дону родилось ещё одно великое творение с поступком истинного верующего. Это я о рассказе «Судьба человека» Михаила Шолохова, который появился в середине 50-х годов. 

В борениях со временем писалось вёшенцу. Хрущёв навязывает стране воинственные богоборческие установки. Грозное постановление появилось за год до рассказа: «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Попробуй пренебречь! Парторганы бдительны. Цензура на страже. Журналисты дисциплинированны. Писатели: одни поспешили с разоблачительными сочинениями в журнал «Наука и религия», другие сочли за благо отмолчаться, переждать. 

Шолохов отказался участвовать в кампании пропаганды этого бездумного постановления. Ничего – ни в речах, ни в статьях. Он против издевательств над верой и Церковью. И пережидать, когда улягутся цензурные препоны, не стал. Он создаёт в «Судьбе человека» небывалый для советской литературы персонаж – мученика за веру. 

Напомню: пленный солдат со своими собратьями по несчастью загнан немцами на ночь в церковь. И предстаёт истинным страстотерпцем. Из-за своих православных убеждений идёт под чужеземную пулю. Писатель выразительно вычертил его характер кратким действом и смелым словом: «Не могу... осквернять святой храм! Я же верующий, я христианин!..» Автор – истинный драмотворец! Вписал в монолог Соколова многогранье увиденного – всё тут по правде тогдашней жизни: «А наши знаешь какой народ? Одни смеются, другие ругаются, третьи всякие шуточные советы ему дают? Развеселил он всех нас...» Но тут же строки с отрезвлением: «...дал фашист через дверь, во всю её ширину, длинную очередь и богомольца этого убил...»
Так сошлось по правде жизни в двух замечательных сочинениях: немец русского убил по злобе, а русская казачка немца праведно спасла. 

Валентин ОСИПОВ, лауреат Всероссийской Шолоховской премии