ГВОЗДЬ СЕЗОНА

Чётко и значительно прозвучала опера «Война и мир» со сцены Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко.

Худрук оперной труппы театра непредсказуем. Сравнительно недавно его «Севильский цирюльник» озадачил зрителя игрой в анахронизмы. Затем Александр Титель выдал «Сказки Гофмана» в подчёркнуто-традиционной режиссуре и сценографии, чем порадовал зрителя спокойного, не экзальтированного. Теперь – на сцене «Война и мир» в костюмах, но, по сути, без декораций. Зато в опере Прокофьева в ещё большей степени, нежели в «Сказках Гофмана», проявилась способность режиссёра не бояться банальностей там, где нет нужды оригинальничать, не стыдиться пафоса там, где он уместен.

Давайте посмотрим, что удалось театру с непростой и совсем не короткой оперой Сергея Прокофьева, написанной по произведению, которое со школьных лет навязло в зубах каждого, кто не имел смелости пропускать уроки литературы.

Во-первых, на сцене появилась серьёзная работа, четыре часа не отпускающая внимание не только слушателя, но и зрителя. Спето и сыграно всё было так, что ощущение ускользающего личного времени уходило, уступая место более важному потоку – Летописи Русской Жизни в её героический период.

Во-вторых, выяснилось, что всё, рассказанное в школе о «Войне и мире», правда: и о суетности света, и о движении народных масс, и о роли личности в истории – всё это есть у Толстого. Можно спорить с писателем относительно того, прав ли он, но нельзя опровергнуть мнение о том, что Лев Николаевич так думал, как нас учили. Титель проиллюстрировал дидактические материалы по русской литературе, но кто осмелится сказать, что это дело ненужное?

В-третьих, режиссёр осмелился почти на преступление в глазах «рукопожатных»: Титель создал сценическое произведение патриотическое и, не побоимся этого слова, националистическое.

По каждому пункту мы готовы держать ответ, по каждому что-то произнесём, а если добавим нечто мимоходом, то ведь и «Война и мир» не одномерное чтиво с единственной мыслью. Трюизм: Толстому присущ полифонизм в изображении характеров при всей его «упёртости» в ряде маниакальных идей. Писателем-романистом он был гениальным, мыслителем – так себе, офицером – хорошим. Думается, это и спасло творчество Льва Николаевича. Там, где он касался войны, всюду получались полотна шедевральные. Разные по размеру, но всегда яркие и завораживающие, с героями, которых нельзя не любить, которыми нельзя не восхищаться.

Его дворяне, довольно пошлые в мирной жизни, преображены в минуты брани. Кажется, граф Толстой инстинктом чувствовал, что ратный труд – единственное дело, достойное господ, хотя его прихотливый ум старался это опровергнуть в пользу опрощенческой любви к «народу».

Сергею Прокофьеву полифонизм толстовской прозы оказался близок. Здесь не музыковедческое исследование, но два слова позволить можно: гармоничному миру романа соответствует гармоничная музыка. Композитор задаёт настроение и в его ключе каждую ноту ставит, где ей необходимо. В мире Толстого–Прокофьева нет неожиданностей – он крепок вечными нравственными константами, он предсказуем той провидческой способностью, которая даётся откровением. И в этом смысле музыка Прокофьева не менее религиозна, чем проза Толстого, а вера Льва Николаевича оказывается ортодоксальнее и глубже его антицерковной прелести: мир мудрее нашего мнения о нём. Уж как ругал «свет» граф Толстой! А вышло? Одна красота – и только.

Девочкам в школе всегда казалось, что «мiръ» в романе интереснее «войны». Сейчас очевидно, что это не так. Не потому ли, что учителями были дамы, тогда как Титель и Прокофьев прочли роман по-мужски?

Режиссёр рисковал, решив густонаселённую оперу аскетически. Первый акт – картины из светской жизни – вообще пуст. Хаотично расставленные стулья, на которых никто не сидит, лежащие на полу огромные светильники-люстры, ничего не освещающие. Пустое пространство случайных разговоров, бессмысленность человека в «свете». Никчёмность его существования до подчёркивания этого сценическими штампами: вот бал – танцуют полотёры. Сколько раз мы видели это в разных фильмах и спектаклях? Не только не счесть, но даже не вспомнить! Зачем это Тителю? А как ещё подчеркнуть, что обыденность балов – вторичная реальность дворянина? Вряд ли это имел в виду Лев Толстой, но его сословная природа не смогла обмануть себя. Да, он старался всюду вывести на авансцену истории народ – даже «бал полотёров» выглядит прологом ко второму, военному, акту, – но даже сугубо штатский аристократ Пьер Безухов (Николай Ерохин) кажется живее и привлекательнее искусственного Платона Каратаева. И в романе, и в спектакле Тителя. Хотя «блаженного солдатика» исполнил один из самых артистически одарённых теноров театра – Сергей Балашов, и исполнил без иронии, всё же живость Петра Безухова превзошла схематичность Платона. Здесь вновь – и правда музыки Прокофьева, и правда прямого взгляда на русскую жизнь Тителя, и просто правда природы, от которой Толстому уйти никуда не удалось: мы-то знаем, что народный характер войны 1812 года был разработан нашим высшим классом, что уже в то время свои «кукрыниксы» прилагали немалые силы к агитации и пропаганде, что господствующим сословием была поставлена задача рождения нации – и она была решена: после Отечественной войны Россия превратилась в государство русских.

Тителю удалось сказать об этом твёрдо и с тем пафосом, который ничуть не постыден. Как? Персонажи оперы в его постановке красивы. Даже самые микроскопические роли исполняют первые солисты театра – и это оказывается важным! Что же сказать о главных героях? Безумно красив и благороден князь Андрей – Дмитрий Зуев, который от оперы к опере всё увереннее занимает центральное место среди солистов со своими неизменно благородными персонажами. Не только в «Лючии ди Ламмермур», что оправданно, но даже в «Дуэнье», что не так очевидно. Зуев возвращает опере как жанру её аристократическое измерение, а в «Войне и мире» это оказывается решающим – там речь о подвиге и чести.

Удивительна Наталья Петрожицкая в роли Наташи – красива без меры и наивна как раз в той степени, в какой это необходимо девочке её лет. Первоначально «чистые» в самом прямом смысле слова явления героев – на фоне белой стены, в «нигде», между небом и землёй – запутываются, с их линиями переплетаются линии скуки великосветских бездельников. Вот он – хаос, вот она – бессмысленность мiра и мира. Да, того мира, в котором «граф, пахать подано» не делает общество лучше.

Лучше его делает война.

Сутолоке и суете первого акта противопоставил Титель красоту войны во втором. Все декорации – строевые упражнения, которые оказались бы ещё более впечатляющими, исполни их солдаты или курсанты. В стройности и осмысленности боя не даёт забыть о себе тезис Толстого о том, что война – это общее творчество. Народ составляет само тело Истории, а русский народ – творец не только русских, но и европейских Хроник!

Что же до дворянства, то его красоту нам предъявил первый акт. Который, будь он исполнен дирижёром тоньше, мог захватить своей «любовью» не менее, чем захватил «войной» второй.

По личному мнению автора данных заметок, это не есть плохо. Конечно, Феликс Коробов может ещё поработать над нюансами партитуры Прокофьева, но лозунг «make love not war» популярен ныне настолько, что не грех отнестись к нему с демонстративным пренебрежением.

Евгений МАЛИКОВ