АКТУАЛЬНО

Когда вы, попав в Ленком или на Таганку, аплодируете очередному спектаклю Захарова или Любимова, вам наверняка и в голову не приходит, что ни Марк Анатольевич, ни Юрий Петрович юридически прав на свои спектакли не имеют. Нонсенс? Тем не менее это так: понятие интеллектуальной собственности на творение режиссёра не распространяется! 23 апреля – Всемирный день книги и авторского права. Найдите лучший повод для разговора на такую принципиальную для театра тему. Наш собеседник – народный артист РФ, член правления Гильдии драматических режиссёров России Андрей ЖИТИНКИН.

– Андрей Альбертович, это же полный абсурд – создатель никаких прав на своё создание не имеет! 

– И этот абсурд усугубляется ещё и тем, что драматург, композитор, сценограф, художники по свету и по костюмам, хореограф – все они правом интеллектуальной собственности на результаты своего творчества обладают. И могут это право документально подтвердить. А человек, который их всех собрал, увлёк своим замыслом и который отвечает за конечный продукт и перед театром и перед публикой, получается как бы ни при чём. А ведь этот продукт и есть, по сути, интеллектуальная собственность режиссёра. И в век современных технологий никаких проблем с фиксированием этой собственности быть не может: поставил видеокамеру – и готово. 

– И особенно важно, когда речь идёт о первой постановке, а не сто тридцатой вариации того, что давным-давно идёт в других театрах? 

– Когда воруют ноу-хау – особенно обидно. Я впервые в нашей стране поставил «Калигулу» Альбера Камю, позднего Теннесси Уильямса, «Лулу» Франка Ведекинда, многие пьесы Жана Ануя. Их до меня никто не ставил. Сами пьесы порой достать было невозможно – они не были опубликованы. Я всегда стараюсь удивить своего зрителя, потому и ставлю то, что он сам, может быть, никогда бы и не прочитал, над чем никогда и не задумался, просто потому, что не смог бы достать. Увы, сейчас очень легко поставить бытовую камеру и тихонечко снять спектакль из-под пиджака или шарфа. И когда я вижу в провинции – под другим, естественно, именем – свои спектакли с лёгкими изменениями, я начинаю нервничать. Особенно когда это легко доказуемо. 

– Ну да: ребята, а где вы текст-то взяли? 

– Именно! Поймите, когда ко мне обращаются официально, это другое дело. Например, театру Ростова-на-Дону очень понравилась моя инсценировка «Милого друга» по Мопассану, которая шла в Моссовете более десяти лет. И вот ростовчане официально попросили разрешения играть именно мою версию: абсолютно лояльный цивилизованный ход. Я от них получал проценты со сборов. Это нормально. Так делается во всём мире. А вот когда копируют тайно, убеждая, что «мы тут ни при чём, мы получили текст от авторского агентства», становится просто смешно. Да им никаких денег на агентство не хватило бы! 

– Но это уже вопрос профессиональной этики. 

– Конечно. Я разделил бы проблему на две составляющие: юридическую и этическую. Кто у кого что украл – это внутренняя проблема, которую и призвана решать гильдия, чтобы не доводить дело до суда. Смешно же, если режиссёры начнут судиться. 

– То есть гильдия станет своего рода мировым судьёй? 

– Да, чтобы не выносить сор из избы. А кроме того, она нужна, чтобы объединить цех. Ведь режиссёров становится всё меньше и меньше. Кого-то убивают, кто-то уходит из профессии. А сколько просто умирает! Между прочим, по перегрузкам режиссёры-постановщики стоят на той же ступени, что и… 

– …Лётчики-испытатели? 

– Нет, авиадиспетчеры! 

– А что, похоже! Всех «развести», чтобы никто ни с кем не столкнулся в узком «коридоре»! 

– А нападение на Романа Виктюка! Сегодня ведь нередки и имущественные споры. И при сложных взаимоотношениях режиссёра с продюсером, и когда режиссёр становится худруком и встают вопросы, связанные с землёй, на которой стоит театр. Это тоже должно входить в компетенцию гильдии: защищать режиссёров юридически и даже физически, если понадобится. Это нормальная мировая практика. 

– Давно она на Западе существует? 

– Давно. И в кино, и в театре интеллектуальная собственность режиссёра сомнению не подлежит. Всё прописано. У нас же ситуация катастрофическая. Ведь закон о театре до сих пор не принят. Из-за «совка» мы снова изобретаем велосипед. Увы, не слишком удачно. Вот все очень боятся театральной реформы, хотя там были заложены и очень прогрессивные вещи. Но она не прошла, потому что придумывали её не профессионалы театра, а экономисты. А теперь понаиздавали огромное количество законов и подзаконных актов, и всё запуталось окончательно. У кого-то всё это напрочь отбивает охоту заниматься театром. 

– А чиновники только рады: им хлопот будет меньше с вашими творческими натурами. 

– Вот именно! Чего стоит этот бред с тендерами! Бред номер раз: чтобы поставить спектакль, режиссёр сам себя должен выдвинуть на тендер и сам у себя его выиграть. Или вывесить информацию в Интернете и ждать: вдруг кто-то захочет поставить твой же спектакль. Бред номер два: то же самое касается драматурга. Это в какой голове родилось, что кто-то ещё захочет написать пьесу на ту же тему с теми же персонажами?! Бред номер три, четыре и так далее: тендеры художников и всех остальных. Но ведь режиссёр выбирает не художника вообще, а того, кто будет его единомышленником! Нельзя же игнорировать человеческие связи. Я пятнадцать лет работаю с Андреем Шаровым, выдающимся нашим кутюрье. Мне он интересен. Он очень тонко чувствует актёрскую природу. Он не из тех, кто нарисовал эскизы и пошёл: Андрей приезжает на примерки, в своих мастерских доводит костюмы, если театральные мастера чего-то сделать не могут. Я его «отравил» театром, и он стал прекрасным сценографом. При этом у него не очень получается работать с другими режиссёрами. 

– Это как совпадение группы крови: другую перелили – и человек умер… 

– Именно. Все самые шумные спектакли в Моссовете: «Мой бедный Марат», «Милый друг», «Венецианский купец», «Он пришёл» Пристли, все мои спектакли у Табакова: «Признания авантюриста Феликса Круля», «Старый квартал», «Псих», в Сатире: «Хомо эректус» Полякова, «Поле боя после победы принадлежит мародёрам» Радзинского, последняя премьера – «Любовный круг» Моэма в Малом – это всё мы с Шаровым придумали. Одним словом, я прихожу со своей командой, и никакой замены в ней быть не может. Я даже в мыслях этого допустить не могу! Но тендер таит и ещё одну опасность… 

– Как – ещё? И так вроде хватает! 

– Мы возвращаемся в «совок», когда спектакли ставились годами. Тендер режиссёра – 120 дней. 

– Да за это время можно спектакль поставить! 

– Два! На Западе существует очень точная модель: надо успеть поставить спектакль за 40–45 «точек». Первая – читка, последняя – генеральный прогон. И если ты не уложился – ты плохой режиссёр. Там никакие метания-страдания не обсуждаются. Всё стоит денег: аренда, свет, звук, зарплаты. Актёры ломают свои графики, чтобы сыграть в твоём спектакле. И продюсер просто вписывает в контракт эту сетку. Вот к чему надо идти. Ведь иногда билеты продают за год до премьеры: люди свои планы под это подстраивают, бронируют отель, билеты на спектакль, на самолёт. 

– У нас это нереально же! 

– А будет ещё нереальнее из-за всех этих тендеров! Я считаю, что это экономическая диверсия. Удар по престижу и государства, и профессии. Плюс – деньги налогоплательщиков на ветер. Ведь театр дотируется управлением культуры! А как театры душит казначейство?! На каждый гвоздь нужна бумага. И отдельная – на то, чтобы доказать, что без этого гвоздя никак и построить декорацию, как раньше храмы строили – без гвоздей, – не получится. 

– Жуть на жути сидит и жутью погоняет! 

– Житинкин в определённой степени – бренд. Театр его и заказывает, чтобы на спектакль ходили, чтобы о нём говорили, чтобы касса была. А в казначействе директору говорят: «Зачем вам такой дорогой режиссёр? Давайте сэкономим и на гонорар Житинкина пригласим трёх студентов-дипломников, и они вам три спектакля поставят». В провинции это проблема проблем – там половина театров без главных режиссёров и даже без очередных. Нередко директор просто просит актёра развести ту или иную пьесу. Проблемы растут как снежный ком. 

– Может, перейти на контракты, как на Западе? 

– Давно пора. Признать право режиссёра на интеллектуальную собственность, признать видео и DVD-носители в качестве документа. Вот за это гильдия и будет бороться. Необходимо объединить режиссёров. 

– А это реально? 

– Только обыватель думает, что режиссёры грызутся как пауки в банке. Первым о необходимости гильдии ещё в советское время заговорил Марк Захаров. Не получилось. А вот художники объединились. У них тогда тоже никакого права интеллектуальной собственности не было. Но они его пробили. А у нас сейчас даже кинематограф ворует театральные находки. 

– Ого! 

– Вот вам и ого! Нам оппоненты предлагают: а вы изобретите свой особый режиссёрский язык, ну диаграмму какую, что ли…
 
– А энцефалограмму с мозга снимать не надо? 

– Вот-вот. Они-то потом сами смогут разобраться в этих закорючках? И как потом доказывать, кто у кого какую закорючку украл? А как передашь энергетику сцены, паузы? 

– Ага, в тексте ремарка: сердца учащённо бьются…
 
– Бред! У нас же есть и своя химия. Нельзя издать приказ, чтобы актёр Н. сыграл роль хорошо. А если она у него не пойдёт? 

– Или вообще не получится и придётся делать замену? 

– Вот это и есть право режиссёра. Мы в гильдии сделали типовой контракт, такую «шпаргалку» для молодых режиссёров, для тех, кто юридически не очень подкован. Там все права прописаны, есть и пункт о проценте и условная цифра, ниже которой нельзя опускаться, чтобы не было демпинга. Особенно горько, когда обманывают студентов. Они же горячие, им не деньги важны, а возможность поставить свой спектакль, вот их и отжимают за копейки. А вдруг потом кризис и он три года ничего не поставит? Ему же надо на что-то жить, пока он будет вынашивать очередную идею. У режиссёра должен быть тонкий слух на время. Спектакль нельзя поставить «в стол». Только режиссёр может доказать, что здесь и сейчас надо поставить именно эту пьесу, а не другую. 

– А сделать этот договор документом нельзя? 

– Нельзя, пока нет понятия интеллектуальной собственности. 

– Но юристы, которые будут этим заниматься, должны понимать специфику театра, а откуда их взять, если нет прецедента? 

– Заниматься юридическими вопросами должны продюсеры. Тандем продюсера и режиссёра – это наше будущее. Так весь мир работает. В Ленкоме последние премьеры выходят при поддержке русско-американского продюсерского центра, что более чем обоснованно. В современном спектакле одними гвоздями не обойдёшься, а машинерия и электроника стоят бешеных денег. 

– И как скоро, по-вашему, режиссёры обретут это заветное право собственности? 

– Зависит от напористости тех, кто будет этим заниматься. Гильдия очень активна, а вот Комитет по культуре в Думе в правовых вопросах не особо напорист. Надо сделать тотальный рывок и на уровне Президентского совета по культуре доказать, что в сфере искусства государство будет нести убытки, если не уберёт эти дурацкие чиновничьи препоны. Нарыв уже созрел. 

– Резать, не дожидаясь перитонитов? 

– Обязательно оставьте эту фразу в тексте! 

– Непременно. Если редактор не вырежет! 

– Мы рискуем потерять кадры! Режиссура – профессия штучная. Нас на курсе у Симонова было пятеро. Сейчас я единственный, кто работает в России. Не потому, что самый талантливый или самый удачливый. Просто остальные – давно за рубежом. Один в Прибалтике, другой в Израиле, третий в Штатах, четвёртый в Канаде. И не все они в профессии. Один открыл психиатрическую клинику для детей, занимается психодрамой, проигрывая с ними не спектакли, а их собственные жизни. И считает это миссией: здоровье ребёнка дороже развлечения взрослых. 

– Вам наверняка тоже предлагали работать за бугром? 

– Предлагали. И не раз. Но я очень люблю русских актёров. И своего зрителя, который платит мне взаимностью. Я люблю гастроли: приехали, пошумели и уехали. Как в Нью-Йорке с «Милым другом» или с «Венецианским купцом» в Израиле. Я никогда не изменю Москве, но не осуждаю коллег, которые остались за рубежом или ушли из профессии. Кстати, гильдия призвана ещё и отслеживать, куда деваются после выпуска молодые режиссёры. 

– На телевидение по большей части. 

– И я их понимаю. Жён и детишек кормить надо! Если государство не обратит внимание на режиссёров, мы потеряем мозг театра. Не только в провинции, но и в столицах. Зря мы, что ли, говорим – театр Эфроса, Любимова, Захарова, Додина. Пока государство хочет только контролировать. А поддерживать не хочет. Но государственный контроль без поддержки – нонсенс. Нельзя финансировать культуру по остаточному принципу. Тем более – театр. Тем более – режиссёров. Я не зря замкнул кольцо, ведь с режиссёра всё начинается и им же всё и заканчивается. 

Беседовала Виктория ПЕШКОВА