ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ

Они познакомились в филармонии на выпускном вечере много лет назад. Молча познакомились, едва встретившись глазами, потому что он не осмелился к ней подойти, как и она к нему, – Аня была с мамой.

Аня росла без отца, как когда-то и её мама, и мама боялась, что дочка повторит её судьбу, и сопровождала её повсюду, как самая преданная, но болезненно ревнивая подружка. Начиная с двенадцати лет. А в тот последний школьный вечер Аня была уже пятнадцатилетней. Ровно в два раза младше мамы.

Понимаете теперь, почему они не решились перекинуться и словечком? Аня побоялась обидеть маму, а мальчик, наверное, и на расстоянии почувствовал, что, подойди он к ней, охраняемой молодой женщиной, случится что-то страшное и непоправимое. Но после вечера, устроенного городскими начальниками для лучших выпускников школ Омска, им повезло – оказались в одном трамвае. Случайно, нет ли, сейчас не установишь, но когда мама потянула дочку по забитому салону к выходу – трамвай подкатывал к их остановке, – мальчик успел шепнуть Ане, что будет ждать её завтра на этой остановке сразу после шести вечера.

– Я не знаю, смогу ли завтра, – успела ответить ему шёпотом она.

– Да ведь завтра воскресенье, уже сегодня даже, и в школу теперь ходить не нужно, – напомнил он.

– Я всё равно не знаю, – Аня чуть не заплакала.

– А я всё равно буду ждать, – шептал он Ане в кружево на шее. – И завтра. И послезавтра. И потом. Всегда. Каждый вечер после шести…

А «завтра» началась война, и Аня не пошла на остановку к назначенному мальчиком времени. В войну, подумала она тогда, не до свиданий. Но ещё через день была на остановке точно сразу после шести вечера.

И потом была.

С тех пор она вообще, начиная с этого часа, ждёт мальчика на остановке каждый вечер, не сомневаясь, что с каждым прошедшим трамваем он всё ближе к ней. А в дни когда-то случившегося школьного выпускного вечера и вовсе не уходит с остановки до полуночи. Ведь «после шести» – это и в семь вечера, и в девять, и в одиннадцать – до ноль-ноль часов, как говорят военные. Она ждала мальчика даже в день внезапной – от сердца – смерти мамы, и после её похорон, выпавших на День Победы.

«Прости меня, мама!..» – плачет Анна Васильевна, когда вспоминает этот свой грех.

Квартал из частных домишек, в одном из которых она и живёт с до войны, давно обступили многоэтажные громадины, но трамвайная остановка на прежнем месте, и даже у трамвая, высаживающего здесь из своего салона или принимающего в него пассажиров, всё тот же довоенный номер – 3.

Тогда, целую жизнь назад, Анне Васильевне едва исполнилось пятнадцать, и мальчик, встреченный на выпускном вечере, был, наверное, ей ровесник. И она помнит его зелёные, как ель у здания филармонии, глаза, и серебристую, как иртышская вода ночью, коронку на его зубе сверху чуть левее двух передних, не забыла. Тогда у мальчишек считалось высшим шиком оправлять в такую коронку какой-нибудь здоровый зуб. Фикса, называлась…

А он, может, не забыл её льняную и ниже пояса косу и кружевной воротничок, связанный мамой крючком, чтобы сделать скучную школьную форму праздничной, – в этот воротничок он и шептал Ане про каждый вечер после шести, когда, случайно или нет, оказался в одном трамвае с ней и стерегущей мамой. И если тот мальчик не подшутил над той девочкой, какой Анна Васильевна была в предвоенный вечер в филармонии, она и сегодня, если они наконец встретятся на остановке, не попрекнёт его и словом за такое долгое опоздание…

А пока я увожу бабушку Аню от остановки к дому. Я работаю допоздна, приезжаю предпоследним или последним трамваем, а живём мы по соседству…

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ, ОМСК