ЗАПИСКИ СТАРОГО ЛИТГАЗЕТОВЦА

Владимир ОГНЕВ

Так сложилось. При имени Светлова больше вспоминают его неповторимый юмор. И вся жизнь поэта предстаёт в ореоле сплошных анекдотов. А Светлов был автором «Гренады» – Песни Песней Революции, её идеалов, которые никто никогда не отменит.

Как никогда не зачеркнут суетливые маскарадные «реставраторы» (секундная стрелка, претендующая на звание часовой) прекрасную песню Окуджавы о «комиссарах в пыльных шлемах». Не «ошибку» автора, а его долгое и потому существовавшее «Верую».

Иногда Время умирает раньше человека. Иногда позже, и он страдает, уже ощущая приближающуюся смерть идеи. Как теперь принято стыдливо говорить – «Утопии»…

В «ЛГ» Светлов приходил ко мне нечасто.

Но как-то странно часто я ощущал его присутствие рядом.

Услышав, что в Малом зале ЦДЛ Шкловский ведёт обсуждение рукописи моей книги, он пришёл из ресторана и сел в последнем ряду. Попросил слово. «Знаете, почему я люблю этого критика? К нему можно позвонить среди ночи и прочитать новое стихотворение. Он не матерится, слушает. И даже разговаривает на тему. Для меня это – главная оценка критика». Лучики морщинок у глаз говорили, что это шутка. Обычный экспромт. Но в стенограмму попала и такая «оценка». Светлов стеснялся говорить комплименты. И для меня было достаточно того доказательства его прийти ко мне, что он оторвался от столика в ресторане.

Отшутился Светлов и на вечере своём, который я вёл в Музее Маяковского. Он сказал: «Огнев правильно заметил, какой у меня незаметный эпитет. Я работаю так, чтобы не рвать рубаху на груди. Самое страшное, когда поэт говорит: «Ах! Какой я стр-р-растный!»

Кстати, в тот вечер Назым Хикмет, начав говорить о Светлове, стал хвалить сидящего в зале Евг. Винокурова. Простодушно честолюбивый Женя взял потом запись этой части с магнитофона и поместил как… предисловие к своей книге.

Когда Светлов разошёлся с красавицей Радам, к нему в ЦДЛ подсел молодой хам и спросил – почему? «Очень просто. Она любит петь грузинские песни. И хором. А я – еврейские. И один».

Как-то мы говорили о войне. Светлов:
– Вот ты, старик, твердишь: «Гренада», «Гренада»… А у меня был такой случай. Читаю эту самую «Гренаду», бойцы слушают из приличия. И вдруг – «юнкерс». Бомбы. Дело было на полянке. Деревья рядом падают… Солдатики – головы в плечики. Но слушают. Дисциплина. Как дочитал – не помню. А только понял – стихотворение затянуто. А ты говоришь: классика.

Однажды попал как корреспондент на суд. Лейтенант спрашивает санитарку, здоровую такую бабу: «Так ты, значит, настаиваешь, что боец Назаркин тебя того…» – «Настаиваю!» Все смотрят на беднягу Назаркина. Хлипкий, в общем. Все со смеху давятся. Не верят. Лейтенант говорит: «Ну сама погляди, как такой заморыш тебя, того, мог?..» – «А он… под наркозом». Лейтенант: «Вопросы есть?» Ну я и спросил: «У меня такой вопрос – под общим или местным?» Хохот, конечно. А лейтенант говорит: «Иди-ка ты, Нюра, гуляй дальше!» И все разошлись.

А раз лечу на бомбардировщике. Спрашиваю у стрелка: «А это что?» А это, мол, то-то и то-то. «А это что за люлька, в которой я лежу?» – «А это, товарищ военный корреспондент, бомболюк называется. Там у пилота такая кнопочка есть. Нажмёт – створочки раскроются и бомбочка тю-тю вниз…» Я похолодел. Вопросов больше не задавал, а всё думал: а вдруг этот самый пилот нечаянно нажмёт ту кнопочку. Что тю-тю?..

В 1957 году мы поехали в Литву. Светлов, Слуцкий, Рождественский, ещё кто-то. Радам: «Володя. Я поручаю Мишу вам. Условия два: чтобы меньше пил и не ложился в ботинках в постель».

Стараюсь, как могу. В первый же вечер помогаю снять туфли, раздеться. «Ну вот. Брюки повесим, завтра придёт девушка, погладит их, помялись». Светлов, уже засыпая: «Старик, лучше сделаем так – пусть погладит меня, а брюки повисят сами…»

Пытаюсь записывать его остроты так, чтобы он не заметил. Тщетно. В Каунасе, опоздав на очередной банкет в ресторане «Тульпе», растерянно топчусь у двери. Вдруг Светлов подымает руку: «Эккерман! Иди сюда. Я занял тебе место!» Незаметно убираю со стола бутылку под стол. Светлов: «Э, тут стояла бутылка!» Подымает край скатерти. «Хорошо, – говорю, – так и быть, но только – одну каплю». Светлов философично: «Старик, а что такое бутылка? Одна капля. Только большая».

В Москве. ЦДЛ. Делаю вид, что деньги кончились. Светлов берёт салфетку и что-то пишет. «Понимаешь, молдаване должны за переводы. И молчат». Протягивает салфетку, просит сходить на почту (она рядом). Читаю: «Молдавия. Союз писателей. Срочно переведите гонорар. Противном случае – переведу обратно на молдавский. Светлов».

Умирал он тяжело. Навестил его в Институте Блохина. Лежал он почему-то в коридоре, за занавеской. Врачи сказали: «Теперь ему всё можно… Приносите». Но пить коньяк он не стал, сказал грустно: «К раку пиво надо…»

Очень похудел, если вообще так можно было сказать о Светлове. Но в разговоре о жидкости, потребление которой ему велели ограничить, прошептал, прощаясь со мной, как оказалось, навсегда: «А что такое я? Жид – кость».