РАКУРС С ДИСКУРСОМ

Илья БОЯШОВ – автор романов «Армада», «Танкист, или Белый тигр» и др., а также только что вышедшей повести «Каменная баба». Преподаёт историю в военно-морском училище и работает редактором в издательстве «Амфора».

– В одном из интервью вы сказали, что в своей повести «Каменная баба» исследуете «особенности русского женского характера», однако героиню свою непрерывно называете «бабой». Да и ведёт она себя в основном по-бабьи, и это ещё мягко сказано. Неужели буйство – неотъемлемая часть русской женщины и её силы?

– Дело в том, что на Руси Великой женщину всегда звали бабой – ничего оскорбительного для слабого пола в этом слове не было. Интересно, что в Новгороде (и в Новгородской области) практически до середины двадцатого века женщину, которая рожала только мальчиков, кликали молодкой, но стоило ей родить девочку, её мгновенно начинали звать бабой. Так что были семидесятилетние молодки и восемнадцатилетние бабы. Именно «неограниченность» русской женщины в её страстях, её свойство «выходить из берегов», обрушиваться, словно цунами, её совершенная непредсказуемость мне всегда импонировали. В жизни я – самый убеждённый сторонник истинного (не путать с потугами некоторых западных истеричек) равноправия женщин. Я всегда на стороне женщины. Пусть это звучит несколько помпезно, но я буду её защищать, признавая за ней такие поистине уникальные качества, как невероятное трудолюбие, самоотверженность, верность (не имею в виду супружескую – здесь наши дамы именно из-за своей неограниченной внутренней свободы часто дают слабину, – а именно товарищескую). Сам я дружу со многими женщинами и свидетельствую: они никогда меня не предавали.

– Дмитрий Трунченков трактует вашу повесть как «историю захвата» России Машкой Угаровой.

– Захват уже давным-давно состоялся. Россия завоёвана женщиной. Звучит парадоксально, но женщина всегда играла и играет в России исключительно большую роль. Как историк готов доказать это – но подобные доказательства, конечно, выйдут за рамки интервью. Я постарался кое-что обосновать в самой книге, однако не знаю, получилось ли.

– Ваш стиль стал несколько жёстче, будто многое вас в нашей действительности раздражает. Так ли это?

– Давно уже замечаю: творчество – самая непредсказуемая субстанция. Хочешь сказать одно – получается совершенно иное, словно кто-то другой в конечном счёте решает за тебя. Как редактор скажу однозначно: если автор раздражён и раздражение чувствуется – неудача произведения будет несомненной. Литература всегда должна быть несколько отстранена. Нет-нет, речь не идёт о равнодушии, но отстранённость обязательна.

– По повести получается, что Угарова куролесит потому, что нет сильного мужика, который бы её приструнил. По-вашему, Микулы Селяниновичи на Руси перевелись? Или их никогда и не было?

– Микулы Селяниновичи, конечно, есть, но дело в том, что большинство из них без своей второй половины и шагу ступить не могут. У девяноста процентов сильных личностей России «серыми кардиналами» всегда выступали жёны. Тех, кто действительно был независим от своей «скво», по пальцам можно пересчитать!

– А правда, что прототипами героини стали всем известные «владычицы столиц» Батурина и Пугачёва?

– Конечно же, и Пугачёва, и Батурина, и Зыкина, и Мордюкова, и Тимошенко (кстати, по национальности она русская, хотя украинка русской ещё два очка вперёд даст!). А какая восхитительная «каменная баба» Галина Вишневская! Истинная порода русской женщины настолько узнаваема со всеми её «вожжами», что глупо открещиваться от реальных прототипов, которые со всех сторон нас окружают. Более того, уверен: никто из вышеперечисленных дам на меня не обидится, если когда-нибудь случайно наткнётся на эту повесть, ибо пишу я о них чистую правду. И пишу с восхищением!

– И всё-таки Машка Угарова – наказание или спасение для России?

– Это её данность.

– Однако если говорить о символизме повести, получается, что Угарова и есть Россия… И тогда настораживает финал, в котором каменная баба превращается в дерево и, по сути, гибнет.

– Дело в том, что русская женщина и есть то ветвистое дерево, которое накрывает своей материнской тенью (и пока ещё спасает ею) всю страну, – на мужиков сейчас надежды мало! Беда будет, если действительно это великое дерево начнёт сохнуть, чахнуть или спилят его.

– Вы в русский миф верите? По-вашему, он существует?

– Конечно же, существует! Без своих мифов не может обходиться ни одна держава. Правда, в понятие «миф» все вкладывают свои мысли и ощущения. Одни говорят о богоизбранности Руси. Другие воспевают её как Третий Рим и поют гимн России-империи, первой вырвавшейся в космос, империи, в которой достаточно мирно столько веков могли уживаться разные народы – и только потому, что сам русский народ всегда приносил себя в жертву именно имперским, государственным ценностям. Третьи с неменьшей страстностью величают её «тюрьмой племён» и клеймят как отсталую.

– Лично вас какие именно мифы привлекают?

– Честно говоря, меня увлекают все основные мифы (я их уже перечислил) – каждый из них в какой-то степени верен, но имеет и явные изъяны. Возьмём миф о том, что мы – перманентно отсталая страна и ещё со Средневековья тащились следом за просвещённой Европой. Поэтому наша сверхзадача – примкнуть к её ценностям, иначе нам – полный швах! Здесь есть доля правды, но есть и то, что у меня как у историка вызывает вполне понятный скепсис. Если не знать историю самой Европы, можно на подобный миф клюнуть. Но если знать (хотя бы на уровне учебников), то любому интересующемуся «земным раем» становится видно: Европа живёт достаточно безбедно и комфортно всего-то последние 60 лет. Не только в Средневековье, но и в «века просвещения» там творились такие вещи, от которых волосы на голове встают дыбом. Лев Толстой высказался на эту тему блестяще, как-то записав в дневнике: «Вся разница между нами и европейцами в том, что мы нецивилизованные варвары, а европейцы – варвары цивилизованные». Точнее не скажешь. Более того, и комфорту, и спокойствию старушки Европы буквально на наших глазах приходит вполне ожидаемый предел – и каков будет финал, не может сказать никто.

– А как влияет утрата имперского сознания на сегодняшнюю литературу?

– Утрата имперского сознания вообще влияет на всё – здесь даже не о литературе идёт речь, а об элементарном выживании. Если малые народы, живущие с нами бок о бок, после исчезновения империи в большей степени занялись собой и своими маленькими национальными делами, то русские, будучи государственным «становым хребтом», давно отказавшимся ради государственных задач от своих родоплеменных связей, оказались в самом плачевном состоянии. Клановость исчезла, а имперских сверхзадач никто не ставит, никому не нужны сверхидеи, под которые русские как этнос и «затачивались». Не важно, было это построение коммунизма или попытка штурма космоса. Обратите внимание – у русских разрушены или почти разрушены практически все родственные привязанности. Современный русский – человек, который в лучшем случае имеет жену, сына, дочь, родителей и сестру или брата (и то многие со своими родными братьями-сёстрами почти не общаются). Что касается двоюродных, а тем более троюродных – отношения окончательно разрушены. Русский человек в массе своей атомизирован и бесконечно одинок. За столом теперь большими родовыми кланами не собираются – так, два-три близких родственника. Друг другу почти не помогают, каждый выживает сам. Русский народ горел в топке государственных нужд и государственных задач – сейчас в подобном топливе страна не нуждается. Да и в топке тоже. В итоге – деградация «станового хребта империи», в том числе и его культуры. Кстати, литература наша пока ещё держится, в ней происходит какая-то ротация, какие-то волны катятся – дело, наверное, в исторической традиции: всё-таки мы – литературоцентричная страна.

– Что сегодня отличает русскую литературу от европейской и американской?

– По-моему – теперь уже ничего. Увы, подражание (девяностые годы с их бесконечным потоком переводной западной детективно-фэнтезийной жвачки сыграли свою «блестящую» роль) самым непосредственным образом коснулось и современной прозы. И ответом на «их» монбланы из детективов и фэнтези явились наши монбланы: разумеется, заимствованные, в которых шеренгами маршируют сыщики всех мастей, киборги, драконы, гоблины, карлики, эльфы и прочие колдуны. В итоге литературные приёмы, сюжеты, стиль, ритм, жизненные ценности – всё заимствовано. Будучи в девятнадцатом веке в авангарде мировой литературы, мы теперь послушно пристроились в хвост американцам. Мы сделались вторичны и, следовательно, с точки зрения мировой культуры – неинтересны.

– А как же русский роман?

– Жанр классического русского романа предполагает прежде всего невероятную по накалу тотальную борьбу человека со всемирным злом и всемирной несправедливостью. Там есть место любви, но нет места откровенному, в стиле Генри Миллера, сексу, малоприятным физиологическим подробностям и уж тем более нецензурщине. Всё подчинено главному вопросу бытия – вопросу бессмертия человеческой души и обретению в себе Бога. Либо мне в последнее время не попадались классические современные русские романы (возможно и такое, хотя я сижу как редактор на присылаемой мегатоннами в издательство литературе), либо в современной прозе есть всё, что угодно, но только не «прежний» роман. Хочу подчеркнуть: мы делаемся вторичными, как только начинаем (вольно или невольно) подражать Америко-Европе, – и подражание сразу видно, оно моментально выскакивает. Когда автор начинает опускать читателя в подробнейшую физиологию – подражание! Как только персонажи его к месту или не к месту начинают материться – подражание! Как только речь заходит о деньгах и бизнесе – подражание (здесь уже не Островский, здесь в лучшем случае Теодор Драйзер)! Единственная литература, которая ещё оставалась «нашей», – деревенская, – ушла. Или почти ушла. Но это не значит, что на Руси перевелись таланты. Просто «Русская красавица» Виктора Ерофеева – это не «классический русский роман». «Чапаев и Пустота» – то же самое. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь…

Беседовала Алёна БОНДАРЕВА