ДИСКУССИЯ «ПОСТМОДЕРНИЗМ: 20 ЛЕТ СПУСТЯ»

Сложность толкования термина «постмодернизм», на мой взгляд, прежде всего заключается в том, что само направление стало частью не только литературного процесса, но и движения общественной мысли, современного мировоззрения и миропонимания.

Мы видим блики яркой рекламы на замусоренных улицах, слышим однообразную, плоскую музыку из радиоприёмников в автобусах и маршрутках и не можем понять, как её вообще пускают в эфир, устаём от пестроты, суеты, сенсаций, балагана, гламура, пошлости и безрассудства. И само собой возникает вопрос: а не привела ли к этому массовая литература, которая создала новых отрешённых от мира и потерянных в нём, эгоистичных, помешанных на вещах героев? Ведь ни для кого не секрет, как сильно литературный процесс влияет на общественное сознание.

Но влияние испытывает и сама литература. Со стороны истории. Если представить исторический процесс как цикличность периодов, то станет очевидно, что все явления современности вполне закономерны. Подобные культуры уже возникали.

В статье «За дискурс отвечаете?» автором Фёдором Вотинцевым выявлены основные черты постмодернизма: «цитата без кавычек», свобода исторического (и не только, если вспомнить жанры фантастики и фэнтези) перемещения и т.д. Но присущи ли они только современному направлению? А раз так, то, может быть, он несёт в себе больше, чем видится на первый взгляд. Черты, присущие постмодернизму, проявляли себя и в других эпохах. Для архаического сознания мир был целостен, един. Это нашло отражение и в памятниках народного творчества. У них, как правило, нет конкретного сочинителя, а сами сюжеты узнаваемы и просты. В европейской культуре имеют место бродячие сюжеты, которые давали свободу самовыражения при узнаваемости персонажей, в отечественном фольклоре главенствуют сказания и былины. И те, и другие передавались из уст в уста, интерпретировались каждым новым рассказчиком по-своему. Суть термина «цитата без кавычек» в узнаваемости и интерпретации, поэтому он вполне уместен в архаических культурах. Что же касается временны´х (и не только) параллелей, то за примерами дело не станет. Всё многообразие злодеев, героев-богов, чудовищ, драконов и скромных домовых; великих битв, предательств, сокрушений и любовных интриг было частью того мира.

В Средние века появляется поэзия менестрелей, вагантов, трубадуров. Складываются баллады. Опять автору отводится скромное место, а вот его произведению – что ни на есть основное. Об авторском праве, разумеется, никто не задумывается. Это было бы просто абсурдно в картине мира, где, как известно, можно увидеть «единый мир в зерне песка» (Блейк). Поэтому человек осознавал себя всего лишь крупицей, но был счастлив от того, что был частью целого. Особой популярностью в то время пользовались мистерии, задачей которых было не столько развлечь зрителей, сколько вовлечь их в происходящее.

Разумеется, многие представления превращались в балаганный театр, но часть из них всё же достигала своей первоначальной цели и переносила зрителей-участников в великие исторические, часто на основе библейских сюжетов, события.

Также черты постмодернизма присущи многим литературным и философским течениям европейской (пост­классический период немецкой философии) и отечественной (Соловьёв, Бердяев) мысли.

Проводить параллели можно и далее, но важно другое – единое сознание, которое сформировалось в подобные исторические периоды и которое свойственно и современному человеку. Именно благодаря целостному сознанию весь гам обрывков новостей и поток рекламы укладывается в общую картину мира.

Желание быть не только зрителем, но и участником событий сегодня более чем актуально. На массовом уровне это выражается в постоянном улучшении спец­эффектов, создании элемента присутствия и т.д. В литературной сфере – в языковой игре и тех же скрытых цитатах, намёках.

Да, ощущать себя частью чего-то может быть воодушевляюще опасным. На общем подъёме теряется личность и возникает эффект толпы: так участвовали в вакханалиях, так шли на бунт и разбой. Говоря о подобных культурах, нельзя умолчать о шутовстве и карнавальности, разгуле, когда «правит окриками пьяными весенний и тлетворный дух». Но именно сопричастность способна привести к глубокому состраданию и возвышению души через него.

В работе «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше определил подобные культуры как дионисийские, противопоставляя им светлые аполлонические периоды. Также он указал, что мир настолько един, что на пике счастья может раздаться крик ужаса. Но тогда справедливо и обратное: только спустившись по всем кругам ада, можно оказаться на небесах (Данте). Значит, и во мраке, в самом мареве дионисийского культурного периода, может возникнуть свет.

Разговор о постмодернизме практически невозможен без обращения к эстетической стороне вопроса. К ней не раз обращались авторы, которые вели дискуссию на страницах газеты. Евгения Чуприна начала свою статью с говорящим названием «Постмодернизм для гопников» так: «Я украинка. Я анархистка. Я куртуазная маньеристка. Закономерно, что актуальный российский литпроцесс кажется мне скопищем гопников-постмодернистов». Однако автор всё же не может не отметить, что «сам по себе постмодернизм очень привлекателен для мыслящего эстета, он нужен современному искусству». Такая позиция отнюдь не говорит, что не сложилось целостного представления о направлении. На мой взгляд, противоположность высказываний связана именно с эстетикой оценок.

В своей статье «Восстание попугаев» Александр Мелихов также касается темы: «…барыгам всё равно на чём зарабатывать – на созидании или на разрушении, а позёры проникнуты искренней, интимной и бескорыстной ненавистью к красоте и величию». Но только ли в конкретных «позёрах» дело?

Многие не без оснований замечают, что на смену эстетическим идеалам реализма приходит нечто иное, принимающее формы возмутительного или ужасного. Но, возможно, прекрасное как одно из составляющих красоты, как стремление и потребность в строгих и ясных формах вообще не свойственно дионисийским периодам.

Кант в «Эстетике прекрасного» выделяет две основные категории красоты: прекрасное и возвышенное. И если сопоставить эстетический вопрос с культурологическими периодами, то не относится ли прекрасное к возвышенному точно так же, как аполлонический период к дионисийскому? И подобное не притягивается ли подобным?

Иными словами, не близка ли по духу дионисийскому периоду трагедия? Трагедия как средство душевной работы. Не отрезвляющий ли трепет заставит нас не останавливаться на достигнутом, отделять зёрна от плевел? Искать и находить то, что заслуживает внимания. Мифотворческие культуры вымирающих народов, почти утерянные исторические факты, альтернативные мнения и многое другое. Всё то, что при свете аполлонического периода было бы затемнено. И раз так, не создаём ли мы сами свой мир и не сами ли должны отвечать за это творение? Может, нам необходимо возвышение не только над пороками и страстями, но и над самими собой?

Анна МАМУКИНА