НАЦБЕСТ-2009

И скучно, и грустно, и некому морду набить…

Лев ПИРОГОВ

В будущее воскресенье в Санкт-Петербурге будет объявлен лауреат премии«Национальный бестселлер». На награду претендуют шесть авторов, книги которых отобраны «экспертным сообществом».

Герман Садулаев, «ТАБЛЕТКА»
(10 экспертных баллов)
Философские страдания офисного – чуть не сказал «бездельника». Нет, он занимается важным делом: сидит на товаропотоке замороженных овощей. Не выращивает, не замораживает, не дотрагивается руками: сидит на товаропотоке. Неудивительно, что мир кажется ему виртуальной фикцией – сообразно работе. Тем же самым кажется этот мир и литературным «экспертам», с большим отрывом выведшим «Таблетку» на первое место.

«Мысль офисная» главенствует в современной литературе: большинство книг производится и продаётся в столицах, а столичной фауне занятнее читать про себя. Плюс мифологема «стабильности»: кто не способен получить у банка кредит на покупку квартиры или автомобиля, того нет в информационном пространстве. Даже для государства нет, что уж говорить об издателях. «Человек, не способный покупать книги, в них не нуждается».

…Иногда я представляю себе такую картину. Возлюбленный герой современной литературы, так лакомо умеющий рассуждать о тщете сущего и увертюрах Бородина, выходит в одно прекрасное утро из дома. Ему некуда идти: вчера уволили со всех-всех работ – кризис. А идти надо. Позади, на восемнадцатом этаже, ждёт жена, в её элегантном и вместительном «Логане» не осталось бензина. Скоро крошка-сын в первый раз в жизни поинтересуется, «когда мы будем обедать». На плечах повисли тени судебных приставов – ипотека. Мысли об увертюрах не идут в голову. Асфальт, травка – всё какое-то не такое, будто впервые увиденное. Даже тело непривычно расположилось в воздухе: не было ногам команды идти, а они идут – куда?

О, через полгода-год мы не узнаем нашей Современной Литературы! Если ещё сможем её прочесть.

Андрей Геласимов, «СТЕПНЫЕ БОГИ»
(6 баллов)
Раньше Геласимов писал под переводы: для западных издательств, где «кисть дают». Теперь пишет под экранизации. Профессионал со стажем, Младомаканин. «Умеет всё».

С помощью приёма «Понюхал старик Ромуальдыч портянку» передаёт «фактуру» (быт и нравы послевоенной деревни). Приём под условным названием «…А старшина Полищук долго-долго смотрел им вслед» используется для извлечения из читательского гипоталамуса требуемых эмоций. Сия методика напоминает об откровениях одного советского киноактёра, снискавшего всенародную любовь изображением цыплёнка табака в передаче «Вокруг смеха». Актёрское мастерство – это умение пользоваться набором штампов, поучал он. Чтобы засмеялись – сделай так,  чтобы заплакали – этак.

Впрочем, огорчает не ходульность сама по себе – в некоторых жанрах она даже может сойти за благо (в фантастике, например, где всё понятно должно быть, потому что ЛЮДИ ЧИТАЮТ, или вот в киносценариях, где всё равно режиссёр сделает как надо, по-своему). Огорчает, что геласимовский «народ» исполняет социальный заказ нынешней «культурной элиты»: жрёт горькую, блудит, матерится, дерётся вилами и всячески ксенофобствует в отношении единственного приличного человека – японского военнопленного. (Тот совсем другое дело: красавец, умница, пишет домой письма о японской духовности, прилежно переделанные из книжки «Очерки японской традиционной культуры».)

Дедушка Геласимова, как следует из романа, погиб в Берлине за два дня до Победы. Было бы любопытно прочесть, как описывает внучек (с прицелом на экранизацию Алексеем Германом-младшим и перевод в издательстве «Хайнрих Бауэр») его «берлинские похождения»: немки, часики, море шнапса. По две пары часиков на каждой мародёрской руке… Думаю, купят.

Александр Снегирёв, «НЕФТЯНАЯ ВЕНЕРА»
(6 баллов)
Завязка хороша: тридцатилетний оболтус (джинсики, компьютерчики, машинка) становится в одночасье отцом подростка-дауна: воспитывавшие того бабушка с дедушкой разом умерли. А это значит: ни заграничных поездок, ни компьютерчиков с машинками, ни «карьеры», ни так называемой личной жизни. Что дальше?

А ничего. Автор аннулирует конфликт с помощью приёма, взятого из дамских романов, где вначале героиню тоже загоняют в тупик, а потом появляется принц на «Мерседесе» и всё разруливает. В нашем случае появляются две принцессы. Папе – цветы невинности, мальчику – мороженое. Загружают багажник выпивкой и едут на дачу. Что ещё? Живи не тужи.

Если хорошему кулинару для рагу хватает кошки и луковицы, то плохой компенсирует дефицит мастерства обилием ингредиентов. Чувствуя, что повесть как-то слишком быстро закончилась, Александр Снегирёв напичкивает её разножанровыми вставными аттракционами: вот ложная завязка мистического хоррора, вот – вроде как криминального боевика, вот немножко фрейдизма – и так далее. Ни одно ружьё не стреляет – зато «саспенс». Ну как, читатель, сытно тебе?

Коли сытно, давай заканчивать. Сейчас-сейчас… А может, пусть этот даун самоубьётся? Нет человека – нет проблемы. А мы это дело оформим как-нибудь символически. И пусть несостоявшийся папаша в конце похнычет: дескать, вот теперь-то я по-настоящему не знаю, как дальше жить. Ну что, читатель, катарсисно тебе?..
Не то слово, сейчас по швам лопну.

Сергей Самсонов, «АНОМАЛИЯ КАМЛАЕВА»
(6 баллов)
Лев Толстой говорил, что писательство заменяет мужчине деторождение. Сегодня эта мысль неактуальна: и деторождение, и писательство всем – и мужчинам, и женщинам – заменяет секс. Сергей Самсонов хотел написать роман «про всё» (и правильно, потому что как же иначе), а вышло «про это».

Чередой символизирующих творческие муки соитий (не зря болельщики романа настаивают на небывалой молодости автора) заполняются композиционные пустоты на месте подвигающих к философским размышлениям житейских коллизий, а ведь роман «про всё» без них невозможен. Ну да, самсоновский герой много и пылко думает о том, как несовершенен мир. Но этого достаточно для повести «Таблетка» – для романа «про всё» маловато. Там ведь не один Раскольников, там ещё Свидригайлов с Порфирием Петровичем должны быть.

Конечно, если герою под пятьдесят, а он всё ещё не мыслит ни дня без коитуса, то ему и положено быть таким, как Камлаев: функциональным, «характерным». Но опять-таки в русских социально-философских романах функциональные персонажи до главного героя не дослуживаются. Представьте, что в «Преступлении и наказании» главным был бы Лужин, – возможно такое? Да, только это был бы не роман Достоевского. Максимум Набокова какого-нибудь (шутка).

В конце концов рождение ребёнка заменило Камлаеву муки творчества, но это не развязка, это тупик. Апостол Павел учил: «Жена спасается чадородием», – так то жена. Композитору Камлаеву следовало спасаться творчеством. А оно ему было настолько по-человечески не к лицу, что…

В общем, роман «оставляет после себя массу вопросов» – уже неплохо. Думаю, Самсонову следует пописать его ещё лет десять, как это делали в старину. В третьей или четвёртой редакции, глядишь, самое то получится.

Сергей Носов, «ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ПЕТЕРБУРГСКИХ ПАМЯТНИКОВ»
(6 баллов)
Догадываюсь, как эта книжка попала в короткий список. Один из моих знакомых говорил: «Я смотрю по телевизору только фильмы про животных, потому что всё, что там у них про людей, отвратительно». Начитавшись «про людей», сердцем отдыхаешь на памятниках. Недаром же кто-то из рецензентов сравнил книгу Носова с «увлекательными рассказами о животных».

Банально-интересная идея, банально-интересное воплощение. Местами увлекает, местами терпишь. Местами трогает за душу (особенно там, где речь всё-таки о людях, что важно и ценно), местами просто думаешь: «Какой же молодец автор, что не поленился всё это разузнать». Композиция типа «чётки»: читать целиком сложно, легче так: открыл – закрыл, открыл – закрыл. И чем дальше в лес, тем сильнее интервалы между «открыл» и «закрыл» сокращаются.

Очень петербургская книжка, очень. Книжка-петербурженка. Там, где московит заржал бы во всю глотку, автор лишь иронично приподнимает брови. Как же не попасть в финал самой петербургской по месту жительства и прописке премии?

Илья Бояшов, «ТАНКИСТ» (5 баллов)
Писать о Великой Отечественной войне, когда живы ещё читатели, помнящие романы Симонова и «лейтенантскую прозу», – занятие странное. Зачем вообще это делать? Для «самовыражения»? Но это, извините, всё равно что «пьяный был» – лишь усугубляет вину.

Я понимаю, зачем снимают фильмы о Второй мировой американцы. У них этой войны не было, а теперь она им понадобилась. Нужно изобразить.

Зачем перелицовывать «Семнадцать мгновений», понимаю тоже. Докладываешь начальству: так и так, у нации отнимают Победу, нужно эстетически приблизить войну к поколению «Пепси», на которое вся надежда; получаешь бюджет, пилишь. Всё хорошо.

Но зачем понадобилось переписывать войну в жанре «манга» Илье Бояшову, я понимаю с трудом. Либо это у него секретный заказ ЦРУ такой (тогда понятно, почему «Танкист» под разными именами второй год из премиальных листов не вылезает), либо поколение «Пепси» само взялось войну до себя подтягивать.

Ну и чего же там у нас на войне нового? Бояшов даёт по-карамзински лапидарный ответ: «Пьют и совокупляются». А для маскировки «В белом венчике из роз – Впереди Исус Христос» – молодёжь на венчики дюже падка.

Напомню, что премия «Национальный бестселлер» задумывалась так: «Мы выбираем книгу, которая ДОСТОЙНА того, чтобы её прочла вся страна».

Есть такая в списке? Нет. Плохо это? Не знаю. Для экспертного сообщества, наверное, плохо, для страны, пожалуй, никак. Кто более матери-истории ценен?

…Вспомнился вдруг анекдот, рассказанный однажды поэтом (и экспертом хоть куда, разумеется) Львом Рубинштейном. Едет, значит, он в метро поздно ночью, в вагоне один. На станции подсаживается детина: морда красная, рубашка рваная, в плечах косая сажень, в глазах огонь. Смотрит вдоль пустого вагона, вздыхает и доверительно обнимает сухонького Рубинштейна за плечи: «Слушай, братан, не знаешь, кому б здесь морду набить?»