КНИЖНЫЙ РЯД

Читая эту книгу, не понимаешь, чему больше удивляться.
 
То ли радостному ощущению обретения ещё одного значительного и своеобразного мемуарного текста, в центре которого блистательно-драматическая жизнь советского искусства (отдельные главки этих охвативших собой практически всё столетие воспоминаний публиковались в разное время в периодике, в памятных сборниках, но большая часть материала печатается впервые по рукописи). 

То ли в очередной раз поражающему чувству, которое с неизбежностью дарит каждая новая «встреча» с когортой этих удивительных людей и художников. Богатыри – не мы! На обложку вынесены фамилии главных «действующих лиц»: Шварц, Хармс, Брянцев, Толстой, Михоэлс, Раневская, Ахматова, Тышлер, Ландау... Прервём великолепный список, где каждое имя – эпоха.
То ли, наконец, опять-таки не впервые прискорбно осознаваемому – сколь точно на все времена высказался некогда Александр Сергеевич относительно наших неизбывных лени и нелюбопытстве. Имя Клавдии Пугачёвой известно сегодня разве что небольшому кругу узких специалистов – театроведов, литературоведов, занимающихся 1920–1950 годами. Да, пожалуй, ещё более тонкому слою прежних театралов: тем, кто хранит благодарную память о замечательной актрисе за её роли, сыгранные в Театре им. Вл. Маяковского послевоенных лет, в московском Театре Сатиры – в предвоенную эпоху и раньше – в легендарном ленинградском «брянцевском» ТЮЗе в пору его расцвета (хотя этих зрителей сегодня остались единицы). 

А ведь она являла собой одну из самых ярких, поистине блистательных фигур на театрально-художественном небосклоне двух столиц. О том, что совершенно очарованный молодой, но – выражаясь сегодняшним языком – звёздной тюзовской артисткой Даниил Хармс написал ей после её переезда в Москву девять совершенно удивительных посланий (подлинных «стихотворений в прозе», настоящих вершин высокого эпистолярного жанра), стало известно двадцать лет назад, когда Владимир Глоцер опубликовал этот «роман в письмах» в «Новом мире». (И он вместе с предисловием публикатора, конечно же, занимает достойное место в рецензируемом издании). Но, как выясняется, Пугачёвой посвящали выразительнейшие строки и некоторые другие гениальные и выдающиеся современники.

Сижу,
как проклятый,
на подоконнике.
Дурак,
зачисленный
в твои поклонники.
О,
Капля дерзкая <...>
Зеленоглазая холера,
тебе назло,
себе назло
тебя люблю,
люблю без меры.

Это не кто иной, как Владимир Маяковский, познакомившийся с «холерой» в Мисхоре, где она жила в резиденции наркома Семашко, который был близок к семье Александры Бруштейн, матери первого мужа Пугачёвой. (Автограф этих стихов, кстати сказать, много позже порвала Лиля Брик.) 

Или вот ещё одно выразительное поэтическое обращение:

Мы любим нашу Капу
Как брата, маму, папу.
Протягиваем лапу,
Встречая здесь и там.
Артистка превосходна,
Мила и благородна.
Я Капе что угодно
За поцелуй отдам.
(Сергей Михалков)

Надо заметить, что сама Клавдия Васильевна эти выдающиеся свидетельства своей «победительности» в воспоминаниях опускает – они почерпнуты нами из корпуса приложений к книге, с воспоминаниями её родных и знакомых. Пугачёва, как и подобает настоящей петербургской интеллигентке, пишет не столько о себе, сколько о тех выдающихся современниках, общением с которыми была столь богата её судьба. О товарищах по сцене, о любимом театре, в первую очередь, разумеется, о «брянцевском» ТЮЗе, создавшем её не только как актрису, но и как человека. Она родилась в семье регента хора дворцовой церкви в Павловске, в семнадцатом, в одиннадцатилетнем возрасте осталась сиротой вследствие эпидемии тифа. Оказалась в детском доме, где маленькую Каплю заприметил и взял в свою детскую театральную студию «добрый волшебник» Александр Александрович Брянцев. 

Путь её отнюдь не был усыпан розами. Но вспоминает Пугачёва свою жизнь со спокойствием и достоинством. Можно сказать, в классическом стиле. И поэтому название выпустившего этот том издательства – Греко-латинский кабинет – отнюдь не выглядит странным. 

Александр А. ВИСЛОВ