КОЖИНОВ–80

Из воспоминаний друга

Вот литературная студия «Пионерской правды» – здесь мы особенно сдружились. Собирались мы там по четвергам к восьми часам вечера в прекрасном зале библиотеки за длинным дубовым столом, покрытым зелёным сукном. Нас было – отроков и отроковиц – около пятнадцати. Мы назывались «Объединение юных московских поэтов» при пионерской газете.

Первые наши публикации были именно в «Пионерской правде» в 1946 году. Замечательный редактор Елена Успенская (из рода известного писателя XIX века Глеба Успенского) очень внимательно относилась к нашему творчеству. Тогда, отроками, я и Вадим не без удовольствия видели свои стихи в «Пионерской правде» и слышали в «Пионерской зорьке» по радио, а она звучала каждое утро.

…Однажды как-то собрались у меня дома Кожинов и Запенин (с Колей Запениным мы были хорошо знакомы, часто обменивались книгами: он был, как и я, библиофилом). Я тогда подарил Вадиму тетрадь со своими стихами с таким посвящением: «Сии стихи дарю в дар Вадиму Кожинову, сему гению». А чуть ниже расписался Коля: «С подлинным верно. Свидетель: Николай Запенин». В это время я в школе не учился, а работал – учеником продавца в букинистическом магазине возле Театра Ермоловой. Вадим бывал у меня там. Его как моего друга пускали за прилавок, и он рассматривал редкие издания. Он завидовал (по-хорошему) мне в том, что я мог с разрешения директора носить домой и читать любые книги. Больше этого счастья мне тогда не нужно было ничего.

…Незадолго перед кончиной Вадим мне позвонил (мы с ним перезванивались, и я заходил к нему домой, возвращаясь из Ленинки) и говорит: «Витя, я у себя в архиве нашёл тетрадь твоих стихов, которые ты мне подарил в 46-м году. Хочешь, я тебе почитаю?» А я и забыл про них. Прочитал. Я говорю: «О, какие стихи!» – «Что, это лучшие из твоих стихов?» – «Конечно!» Мы с ним посмеялись. А после эту тетрадку через Володю Воропаева передала мне вдова Вадима Елена Владимировна.

…У нас не всегда совпадали литературные вкусы, в частности, относительно поэзии. Он любил, к примеру, Боратынского и даже пел под гитару многие его стихи, а я к нему относился и отношусь прохладно (Иван Козлов был поэт посильнее). Что касается Тютчева и кожиновской книги о нём в серии «ЖЗЛ», – здесь, мне кажется, Вадим изображает поэта не на настоящей его основе. Тютчев не был православным поэтом, хотя многие сегодня пытаются это утверждать. Он писал лирику и так называемые политико-религиозные стихи, дополняющие его французские статьи о православии против католиков. Его, по правде сказать, трудно назвать верующим человеком. Конечно, здесь не место разворачивать доказательства, ну я и не буду. Впрочем, этой темы я с Вадимом в наших разговорах не затрагивал. Но мы много говорили о том, что я тогда писал и готовил к изданию. Это были биографии Ивана Козлова, Жуковского, Лермонтова. Он мне говорил: «Ты смотри не сделай из Лермонтова второго Байрона». Но я уже знал, что Лермонтов, будучи самым талантливым в России байронистом, первым от этого избавился, и это было в ранней его юности.

…Вернусь ещё раз в давнее время. Был там один очень яркий момент. В 1945 году пришли с фронта поэты: Семён Гудзенко, Марк Максимов, Виктор Урин, Александр Межиров, Вероника Тушнова, Николай Старшинов, Юлия Друнина и другие. Все в военной форме, молодые. В Москве начались незабываемые вечера поэзии, на которые народ просто ломился. И вот мы – Кожинов, Аркин, Ястребцев, Графский и я – собираемся стайкой в Колонном зале Дома союзов или в Политехническом. Денег у нас нет. Сидим у входа и ждём, когда появятся поэты. Мы знаем, что всех добрее – Семён. И вот он идёт. Мы к нему: «Семён! Проведи нас! Попроси контролёршу». – «А что, вы не стихотворцы ли? Вот ты, стихи пишешь?» – спрашивает он меня. – «Да». – «Садись сочини четверостишие». В страшном волнении сажусь, сочиняю. Он прочитал и говорит: «Всё ясно, поэт… Пошли!» Он ведёт всех нас и с улыбкой басом говорит контролёрше: «Пропустите! Поэты».

…Однажды я у него дома застал Петра Паламарчука. Вадим ему говорит: «Петя, представляешь, мы с Витей знакомы 40 лет!» Тот: «Да?! О-о-о!» Прихожу к нему через неделю, и он другому знакомому говорит: «Это Витя Афанасьев. Мы с ним знакомы 45 лет». Ну тут я и говорю: «Вадим, а что, в следующий раз нашей дружбе будет 50 лет?»

…Ещё один эпизод наших отношений с Вадимом был примерно в начале 90-х годов. Он (я до сих пор этого не понимаю) пожелал сделаться депутатом, кажется, в Думе Московской области, почему-то от Фрязинского района. Он знал, что я езжу в храм села Гребнева в этом районе, – там служил знакомый батюшка отец Сергий Киселёв. Там же служил тогда вторым священником и отец Аркадий Шатов, ныне епископ Орехово-Зуевский. Я подсел к Вадиму в машину в Москве, и мы поехали. Он просил познакомить его с батюшками, так как хотел, чтобы они во время проповеди или после службы призвали паству голосовать за Вадима на выборах. Конечно, мы были сначала на всенощной. Потом нас пригласили в трапезную, где и состоялась беседа. Я представил Вадима батюшкам. Но разговора о выборах не получилось (и не могло получиться). Отцы Сергий и Аркадий, особенно второй, сразу приступили к Вадиму с вопросами о его вере. Конкретно я этой беседы передать не могу, но очень тогда сожалел и скорбел о том, что Вадим не оказался воцерковлённым человеком, – то есть, признавая и любя нашу родную Русскую церковь, он стоял как бы в стороне от неё, почти никогда не посещая служб, иногда даже ссылаясь на свою крайнюю занятость историко-литературными трудами. Собственно, вопроса о выборах Вадим так и не сумел поставить. По мере беседы в трапезной он становился всё мрачнее. Того, чего он хотел, не вышло. Обратно в Москву мы ехали вообще в молчании. Где-то на пути, простившись с ним, я вышел из машины и направился к станции метро. В дальнейшем мы никогда в своих разговорах не касались этого эпизода. Кажется, это была единственная попытка Вадима сделаться политическим деятелем.

…С конца 1970-х годов я работал в Литературной консультации Союза писателей и там среди множества рукописей нашёл талантливую повесть неизвестного тогда ярославского писателя Валерия Есенкова о Гоголе. Я показал её Вадиму. Он прочитал и согласился со мною, что это очень талантливо. Он рекомендовал её воронежскому журналу «Подъём» – она там и была напечатана (а потом вышла и книга). Затем Есенков прислал повесть о Тютчеве, тоже интересную. Я договорился с альманахом «Истоки» (издательства «Молодая гвардия») о её напечатании и попросил Вадима написать предисловие. Он написал, щедро и с большой симпатией к автору. И это вышло в свет. Мы с Вадимом заинтересовались Есенковым, он приехал, мы познакомились с ним. Он тогда был педагогом, преподававшим в школе литературу. После окончания института Есенков увлёкся биографическим литературным жанром – к нашему знакомству у него «в столе» лежал ряд готовых вещей. Это были биографические романы о Достоевском, Гончарове, Тургеневе, Грибоедове, Булгакове… И вот Вадим предложил мне пойти с ним вместе к директору издательства «Современник». Пришли. Долго беседовали втроём о молодом писателе, и наконец Есенков получил сразу два договора – на книги о Достоевском и Гончарове.

…Что ж ещё вспомнить? В квартире на Молчановке я бывал часто. Вадим с трудом добился этой квартиры, когда перестраивали дом на Арбате, где он жил. Он рассказывал, что написал тогда городским властям, что он писатель и, что важно для дела, коренной москвич. И поэтому просит не отсылать его из привычного центра на окраину (как тогда практиковалось), а дать ему жильё здесь. И сумел убедить. Он получил старинную квартиру с очень высокими потолками, огромной прихожей, несколькими комнатами. Беседовали мы с ним всегда в его кабинете, где бывало изрядно накурено, а иногда Вадим садился в холле с гитарой и без всяких предисловий начинал петь – русские стихи: Боратынского, Дельвига, Языкова, Лермонтова, Рубцова (которого он, как известно, открыл для читателя). Пел он речитативом, без каких-либо певческих претензий, как человек, влюблённый в поэзию. Это было приятно. В кабинете у него громоздились застеклённые полки – просто одна на другой во всю стену. Тут были книги по истории России, которые он стал в какое-то время собирать: хотел написать полную и правдивую историю России. И очень серьёзно готовился к этой работе.

…За два или три дня до смерти Вадим мне позвонил и сказал: «Витя, я тебя очень люблю…» Я настолько удивился, что не мог сразу ответить. А он положил трубку.

Пока жив был Вадим, я как-то твёрже чувствовал себя в литературной жизни, – вот есть, есть у меня старые друзья-литераторы. Но годы шли… Один за другим друзья мои уходили. Господь призвал и Вадима.

Милость Божия да будет с тобою, дорогой Вадим.

Виктор АФАНАСЬЕВ (монах ЛАЗАРЬ), СЕРГИЕВ ПОСАД