ДИСКУССИЯ

О современной белорусской поэзии в контексте всемирной

Новое в поэзии требует и явно новых критериев его оценки. Оно всегда воздвигается уже по новым законам, пусть даже из существующего и даже неоднократно используемого художественного материала, а потому предшествующий творческий опыт, несмотря на его обилие и значимость, не прибавляет зрячести и зримости.

В нынешней литературе и искусстве всё подчинено нео и пост, паразитирующих на давным-давно созданном. Неслучайно всё сотворённое человечеством в сфере мысли и языка напоминает бархан песка, в котором уже практически невозможно заметить песчинку – автора или его произведение. И чем сильнее человек стремится выбраться, тем глубже он погружается в пучину ушедших образов и поэтических украшений. Тем более в лирике, особенно классической, представляющей собой идеал традиционного поэта – эхо (А. Пушкин), т.е. поэзии, отображающей всё пережитое, которое исчерпывает себя, да уже и исчерпало, ибо смыкается тесный круг подлунных впечатлений (Баратынский). А потому весьма актуальны выводы Г. Аполлинера о ненужности поэтов как высшего воплощения духа человеческого именно в наше время. Тем более впору вспомнить опыт Бодлера, Блейка, Рембо, Хлебникова, утверждавших, что можно писать и без всяких теорий и установленного закона творчества, используя конкретную форму для реализации конкретного замысла, абсолютно соответствующего, с точки зрения автора, идеалу. Ведь Бодлер и теоретически и практически доказал, что поэзия – совсем не обязательно стихи и последних в ней может и не быть, однако она всё же остаётся поэзией.

Теоретики и практики современной белорусской поэзии (жаль, что они зачастую предстают в едином лице) вносят свой заметный вклад в её кардинальную модернизацию. Так, А. Рязанов вслед за В. Короткевичем, утверждающим, что национальные писатели должны обижаться, когда снисходительно-небрежно говорят, что читать белорусскую поэзию – як басанож па расе прайсціся, ибо мы давно уже выросли из крестьянских пелёнок и почувствовали свою силу, имеем собственную стихию песенную и балладную, народную и философскую, наивную и книжную. Алесь Рязанов в вариациях соловушка и скворушка белорусской поэзии слышит, скорее, скрытую иронию, нежели похвалу. Пернатая поэзия, несмотря на все её ухищрения и определённые достижения в воспевании уходящего дня, никогда не сможет именно по этой причине адекватно отобразить как раз человеческую сущность поэзии, т.е. то, что отделяет человека от остального мира природы и принадлежит только ему, ибо человек – не природа, а граница природы, и всё самое главное и значимое и происходит как раз на этой меже.

А потому настоящей поэзии, особенно на нынешнем этапе, не хватает не птичьего щебета, а именно человеческого голоса. А ведь голос значим, он властелин в собственной поэтической стране. А. Рязанов подвергает если не разрушению, то строжайшей ревизии все устоявшиеся критерии так называемого поэтического мастерства. И, бросая вызов едва ли не всей теории изящного искусства, вступает в борьбу даже со священными коровами классической поэтики, прежде всего метафорой, которая в своих самых крайних, самовольных проявлениях использует приёмы чёрной магии, силой сшивая то, что не хочет сшиваться, сопрягая то, что сопрягаться не желает.
Метафора слишком нарочитая и умелая, чтобы быть искренней и истинной. Тем более что предназначение поэзии – не метафоризация действительности, а превращение её в энергию, в смысл, в свет, в будущее; для поэзии главное – не возбуждать, а будить. Метафора же не только не приближает к действительности, а, скорее, наоборот, отделяет от неё и отнюдь не просветляет последнюю, а искажает. Именно богатая метафора, звонкая рифма, гибкая фраза, т.е. все атрибуты стихосложения, которые ещё вчера определяли сущность настоящей поэзии и которыми так гордились, ныне уже не только не достойны похвалы, но и зачастую свидетельствуют об обратном, а искреннее неумение в стихотворчестве – в гораздо большем значении поэзия, нежели профессиональная имитация. Ведь для поэтического произведения незначительный изъян гораздо предпочтительнее технического совершенства: все ходят смотреть на кривую башню. Маленькое несовершенство во всём, в том числе и в стихе, естественно и натурально, потому что и сам человек, как и его жизнь, несовершенны. Квадрат Малевича деформирован, он и не квадрат вовсе, и даже не прямоугольник, скорее, трапеция, именно поэтому кажется, что он в движении. Отсюда и его экспрессия.
Поэзию ни в коем случае нельзя низвести к конгломерату слов и художественных приёмов, ибо она – духовное явление; утратив духовное начало и потенциал, творец превращается в производителя. Она должна всегда оставаться немного неправильной, барочной, ибо любая схематизация, стремление к упорядочности ведёт не к призрачному совершенству, а его антиподу. Каждый настоящий поэт должен самостоятельно, исключительно по-своему формировать цель и задачи поэзии, как и способы её достижения, иначе получается не езда в незнаемое, а увеселительная поездка согласно правилам дорожного движения. Хотя поэт и в последнем случае исключительное внимание уделяет своеобразнейшим дорожным знакам – людям, встречающимся на наших путях.

Белорусская поэзия на современном этапе вступает в полемику с классической традицией, в которой звуковое, музыкальное начало доминирует над смысловой сущностью. До этого практически каждый поэт мог подписаться под верленовским тезисом – музыка прежде всего, ибо вся поэзия подсознательно тянулась из определённой области слов в неопределённую область музыки.

В поэзии ХХ века доминировал примат музыкальной темы, сладкоголосие, упоённость речи. Упомянутый верленовский афоризм использовал и М. Богданович в качестве эпиграфа к прославленной экспрессии Па-над белым пухам вішняў. Каждый из поэтов стремился подчеркнуть извечный высокий мелодичный строй стихотворения, причём всякий стремился создать свой собственный язык, с помощью которого возможно выразить красоту, являющуюся и целью, и смыслом поэзии, причём эта красота наиболее ярко проявляется в музыкальности звучания. Мелодичная основа зачастую значит более, нежели смысл сказанного, что значительно усиливает её высокое гармоничное начало и сущность. Всё должно молчать, когда звучат аккорды мироздания.

Белорусская поэзия прошла период ученичества, заимствований, переболела всеми болезнями периода роста, а потому смело экспериментирует, на что имеет полнейшее право, ибо национальная литература – это уже достижение европейской культуры. Органическое восприятие родного в общем контексте культурного пространства и позволяет утверждать, что только в национальном зреет зерно космоса и благодаря этим зёрнам оно открывается и говорит миру – становится интернациональным. Национальное – это консервативное начало, подобно консервативности почвы и материнского лона, что позволяет хранить и беречь исконное и рождать одновременно новое.

Современная белорусская поэзия развивается под знаком лапидарности, ограничения, минимизации. И это относится не только к явно эпическим формам. По существу, признание Г. Аполлинера «я начисто забыл, как строятся поэмы» полностью характеризует процесс эволюции древнейшего жанра европейской классической поэзии. И если в ХІХ веке М. Лермонтов восклицал: «умчался век эпических поэм», то что бы он сказал о новейших поэмах с точки зрения теоретиков литературы не только позапрошлого столетия, но и совсем недавних, ибо ему пришлось бы найти синонимы к глаголу (умчался), существительному (век) и прилагательному (эпических), оставив незыблемым лишь термин, объединяющий и сдерживающий (пока!) в своём силовом поле произведения, совершенно не схожие между собой ни тематикой, ни сюжетом, ни объёмом – т.е. практически ничем. А ведь это форма, в которой наиболее полно раскрывались онтологические аспекты бытия нации. Ныне героями совершенно необыкновенных поэм А. Рязанова становятся болото, жатва, погасшие зеркала, даже создана трилогия, посвящённая железу, глине, камню.

Ещё более значительной трансформации (трансмутации по Алесю Рязанову) подверглась баллада, что обусловлено как внутренними законами поэтики, так и тем, что её формы использовали на протяжении значительного времени поэты самых различных стилей и ориентаций. Первые баллады Я. Чечёта были длиннее поэм. В наше время, когда сама поэма состоит из 200 строк – у Чечёта объёмнее интродукция, баллада абсолютно не похожа на классические образы. В. Шнип на этом пути создал цикл «Баллады года», в котором на 12 баллад использовал ровно 182 строки (на каждую от 10 (!) до 18 (!). И это в форме жанра, в котором в ХІХ веке только для описания фона действия иногда использовали не одну страницу.

В своё время всех сразило произведение В. Брюсова, состоящее из одной строчки: «О закрой свои бледные ноги!» (оно посвящено совсем не тому, о чём вы подумали сразу, как и высказывание Ф. Достоевского о красоте, которая спасёт мир, цитируемое абсолютно неправильно и не к месту, ибо там речь идёт о величии красоты учения Христа).  Ныне появляются циклы стихов, состоящие из двух, максимум из трёх строчек, напоминающих классические японские стихотворные формы. Популярностью пользуются афоризмы, переделанные пословицы, притчи в соломоновском стиле, пунктиры, перформансы, пересказы и адаптации классических произведений. Зачастую от многотомных собраний сочинений остаются лишь редуцированные крылатые слова, да и то цитируемые в совсем ином смысле, нежели у автора.

В этом плане чрезвычайно актуальны творческие поиски Алеся Рязанова, создавшего собственные поэтические формы, до этого времени не свойственные не только белорусской, но и европейской поэзии: зномы, версеты, квантемы, пунктиры, стихосказы. «Поэзия – это своеобразная веда», – отмечено в одном из зномов. Что же касается самих зномов, то это веда, в которой поэзия кристаллизуется в основы и, кристаллизуясь, приобретает особенные свойства. Они, подобно версетам, сублимируют особенности иных (или одного универсального) жанров и, словно стихосказы, вытекают из самой сущности языка. В них слово, вынесенное в заглавие, выявляет и высказывает себя и вырисовывается таким образом в картину, а звук переводится в звукосмысл. А. Рязанов проник в саму сущность творчества. Он считает, что искусство помнит иную действительность, не существующую для будничного сознания. Оно – наше утраченное зрение, оно – наш утраченный слух, и оно – обещание, что мы всё равно когда-нибудь станем слышащими и зрячими. Философия поэзии Алеся Рязанова служит этой великой цели, ибо все находятся на одинаковом расстоянии от Бога, но на разном – к Богу.

Под знаком эксперимента минимизации развивается и поэзия молодых современных поэтов (прежде всего А. Ходановича), выигрывающих всё новые и новые международные поэтические конкурсы (например, Вальжина Морт в Нью-Йорке). А это тоже путь к поиску своего места в мировой литературе.

Иван ШТЕЙНЕР, Гомель