ПОЛЕМИКА

Продолжаем разговор о совместимости научного и религиозного взгляда на мир, начатый в «ЛГ» № 21

Если обратиться к научному взгляду на мир, то необходимыми инструментами здесь будут наблюдение, эксперимент и собственно научное рассуждение. Учёный наблюдает природу и общество непосредственно, это самый начальный этап исследования, как в истории науки, так и при постановке любой современной научной задачи. Религиозный взгляд лишён этого непосредственного наблюдения, здесь возможно лишь умозрение, более того – «сердечное» видение.

Со времён Фрэнсиса Бэкона появляется эксперимент, мы можем «пытать» природу, надеясь, что она будет под пытками экспериментатора давать адекватные показания. И хотя сам Бэкон был наказан природой (простудился и умер вследствие эксперимента с замораживанием курицы), научный прогресс доказывает плодотворность такого подхода.

И всё же толкование иного факта, установленного вроде бы наукой, мы готовы принимать на веру, если этот факт работает на удобную нам гипотезу. Вот преподаватель Евгений Лесин («ЛГ», № 23), материалист, упоминает о факте, который ставит точку в вопросе о происхождении человека от обезьяны: наконец палеонтологи нашли эту «промежуточную обезьяну». Божественное происхождение человека опровергнуто окончательно! Но мне кажется, что фиксация определённого этапа в эволюции человеческой костлявости говорит только об одном – об изменении скелета.

Точно так же «научные» гипотезы происхождения членораздельной речи, будь то ономатопоэтическая (Штейнталя-Потебни) или труд-магическая (по Н.Я. Марру), не более убедительны, чем божественное происхождение языка. В этой области никакая наука не может произвести эксперимент, даже обучая попугаев ругаться.

Ясно, что религиозное «познание» эксперименты может производить только с душой самого экспериментатора. Или некие высшие силы производят эксперимент над личностью, взыскующей мистического опыта, или – по-иному будь сказано – стяжающей Духа Святого. Здесь нужна сила воображения поэта, поэтому для меня одним из доказательств бытия Божьего является стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива», где из непосредственного поэтического восприятия невидимое получает статус зримого:

…Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, –
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.

Я верю Лермонтову. Это поэтическое рассуждение можно с некоторой натяжкой счесть аналогом рассуждения научного. И если поэт пишет: «По небу полуночи ангел летел», или «Русалка плыла по реке голубой», то это не менее реальное явление нашей жизни, нежели полёт самолёта или движение подводной лодки.

Отец Павел Флоренский в своей работе «Иконостас» различал художество и свидетельство. То есть мы можем вполне «безбожно» любоваться древней иконой или доброжелательно воспринимать новое письмо, но смысл иконы не в эстетическом любовании, а в любовном обращении к божественному через образ. Однако неоспоримый факт – все сакральные тексты (каноны) эстетически совершенны.

Флоренский пишет: «…Ра­зумеется, Слово Божие, Богородица, Девство, Церковь, Человечество, как рассудочные понятия, несовместимы друг с другом; но если мы обратимся к соответствующим идеям, то этой несовместимости уже не будет; мало того, предыдущий – метафизический – разбор дела показал уже взаимную связь этих идей…»

Не отсылая к абстракциям упомянутого метафизического разбора, попытаюсь напомнить о самой метафизике, но без Аристотеля, Канта и т.д. Чем занимается метафизика и, соответственно, теология, в какой мере она наука, а в какой нет?

Она не наука для учёного-материалиста, тем более не отрезвевшего от плохо прочитанного Маркса. Но она наука для тех, кто заглядывает за пределы видимого, за пределы «данного». Она есть в собственном смысле слова – Богословие.

Богословие в простейшем представлении занимается прояснением смысла слов, за которыми нет видимых и осязаемых вещей. Эти слова уже упомянуты выше Флоренским.

Есть статья у знатока античности Б. Ярхо «Была ли у древних греков совесть?». Что было прежде – совесть или слово «совесть»? Получается, что совесть как понятие – изобретение христианства. В китайском языке это понятие выражено довольно сложным и длинным сочетанием иероглифов, чтобы быть понятным учёному-конфуцианцу. А как ни переводи на русский язык китайское «дао», (путь?) русскому человеку трудно стать даосом.

Вот этими словами и занимается теология. «В начале было Слово», – исходный пункт христианского богословия. Десять заповедей изначально иррациональны, хотя их по-разному пытаются всю историю переводить на язык права. А само право, насколько оно «научно»? Почему в разных странах разная юриспруденция, обусловленная историей, а насколько научна сама история? Не та история как последовательность событий, знание которых необходимо для формирования патриотизма (чувства необходимого, но тоже, скорее, иррационального), а история, «случившаяся» как цепь непонятных случайностей?

Какой народ и как расплачивается за «грех» в истории?

Понятие «греха» проясняют для нас отцы Церкви. По-иному его пытаются толковать атеисты. Но все этические системы представляют собой извод из религиозных заветов. Нет более нелепой попытки создать науку, чем измышление «научного» атеизма. Если чего-то нет «с точки зрения науки», то и рассуждать не о чем.

И ещё об истории. Не всякая история продуктивна. Предлагают, например, ввести в школе не «основы православной культуры», а историю религий, обязательно разных религий, чтобы как-то разбавить и утопить обидное для кого-то православие. Хотя не вредно знать некоторые универсалии, например, почему иудей может креститься в православие, а русский иудеем стать не может.

Хорошо, а если ввести историю математики вместо самой математики, как теоретической, так и прикладной? Нонсенс? Но для русских православие – это и есть их история. Деятели науки, выступающие против религиозного (духовного) воспитания, как правило, слабы в своей доказательной (научной?) части.

Вообще говоря, после теоремы Геделя о неполноте арифметики странно верить в непротиворечивость и непререкаемость науки. Наука даёт динамическую картину мира, может быть, действительно прогрессирующую, может быть, пульсирующую. Вероисповедание стоит на фундаменте догматов, установленных не без мук на Вселенских соборах. Они незыблемы в отличие от научных гипотез.

Научная диалектика внешних событий говорит о революциях и эволюциях, её смущает внутренняя, незримая диалектика души, обращённая к Богу. Здесь науке изменяет воображение. И проблема для нас не в оппозиции науки и религии, а в возможности сосуществования разных мировых религий, не говоря уже о спасении от сектантского затмения умов.

Роль влияния мировых религий на формирование империй известна. Но и научный миф вторгается в историю. Так было с мифом о коммунизме. Идея возможности рая на земле, всеобщего или «в отдельно взятой стране», имеет как научные, так и религиозные истоки. Но надо было в истории возникнуть такому стечению обстоятельств, когда научное осознание истории достигло некоторого критического предела.

Именно в начале двадцатого века, параллельно с крушением ньютоновской физической картины мира, была сделана попытка «научного» вмешательства в историю с последующим искоренением всякого «сверхъестественного» сознания. Но возникла система, которая начала саморазрушаться не по линии «материальной силы», а по линии чисто идеальной, идеалистической и идеологической.

Одной из причин разрушения системы социализма, якобы построенной на науке, стал страх развития самой науки и информационных технологий. Чисто религиозный, языческий, партийный страх, но не имеющий ничего общего ни со страхом Божьим, ни с научным мировоззрением.

Я уверен, если бы советское руководство в лице коммунистической партии не свернуло работы отечественных лингвистов и математиков, то именно у нас была бы построена система Интернета на базе русского языка. Это обладание информационным и программным продуктом было бы более рентабельным для нашей страны, чем эфемерные запасы нефти и газа. Не хватило веры в науку! В результате скатились к аморальной системе псевдорынка и псевдокапитализма, построенной на более зыбкой почве, чем неудавшийся социализм.

На этом фоне более перспективным является модель будущего, предложенная в трудах А.С. Панарина, то есть движение в сторону «Православной цивилизации», основанной на вере и не отрицающей дополняющего веру научного знания.

Здесь сотрудничество устраняет пресловутую конкуренцию, заимствованную из дарвинистской мифологии. В этой цивилизации оживают не вполне осознанные наукой понятия, такие как дар, милосердие, благочестие, добротолюбие…

А пока наука не предлагает нам ничего, кроме власти мифа мёртвых денег. Как некогда шутил Антон Павлович Чехов: «Кислород – химиками выдуманный дух. Говорят, что без него жить нельзя. Ерунда! Только без денег жить нельзя!»

Как уже ныне учит популярный олигарх: «Деньги и интеллект могут всё!» А что это – всё?

Вячеслав КУПРИЯНОВ