ПОЭЗИЯ

Руслан КОШКИН

БОСОНОЖКА                                                                                                                                 
Девочка-босоножка,
скромница, егоза,
повремени немножко,
не отводи глаза.

Дай приглядеться, что же
светится в них зарёй –
так, что тепло – по коже
и по земле сырой.

Дай приглядеться, что же
светит из их окон.
Нужно на то, похоже,
ведать язык икон.

Вещее есть в них что-то.
И велика их весть,
ведь искупает оптом
морок окружный весь.

***
Снегу бы! Снегу бы выпасть,
выбелить мёрзлую твердь.
Мир не ему ли под выпас
брошен неметь и мертветь?

Выпал бы, что ли, хоть скупо –
виду б добавил белил,
по чистоте недоступной
вдруг бы тоску утолил.

С НОГОТОК                                                                                                               
«Ну, дела! То алчбищи навал,
то раскаяние в окаянстве…» –
великан-людоед изнывал
от раздвоенности, как при язве.

«Вот бы целостность приобрести,
изведя из себя слой за слоем,
как сыпняк черноты с бересты,
всё кромешное, тёмное, злое!» –

бедолага в тоске восклицал,
горячо на светила взирая.
И услышал его, подлеца,
кто-то из обитателей рая.

И направил молитвы поток –
так, что вымолилось людоеду
обратиться в мальца с ноготок
и блаженно пуститься по свету.

***
Прокатилась кривая молва,
мол, немой был Герасим,
собачонку свою-де, болван,
сделал кормом карасьим.

Клевета! Да, был смирен и тих,
терпелив долговато.
Не любил разговоров пустых.
Было б с кем толковать-то!

Да, дворнягу пригрел он одну,
ретивым прикипел к ней.
Но чтоб друга отправить ко дну –
да гореть лучше в пекле!

И рванул за буйки, за посты,
приготовив дреколье,
чтоб в обиду не дать, чтоб спасти,
уберечь – дорогое…

Говорили потом, как один
у трактира придурок
над куделью беглецких седин
поглумиться придумал.
И покуда над ним зубоскал
изгалялся в охотку,
молча псину Герасим ласкал,
улыбаясь в бородку.

Но когда ёра гнусным словцом
собачонку «украсил»,
тут уже не стерпел и лицом
омрачился Герасим.

И, чуток почесав в голове,
отцедил пустослову:
– Шёл бы мимо ты, мил человек.
Подобру-поздорову.

***
Вот какого надо беспредела:
бить – наотмашь и любить – навзрыд.
Чтоб душа звенела и гудела.
Чтобы всё – вразнос и на разрыв.

Радость и веселье – без оглядки.
Горечь – полной мерой и до дна.
А судьба – с неё и взятки гладки,
потому задаром и дана.

Слышишь звон зазывный, бубенцовый?
Что там? Свадьба? Гульбище? Разбой?
Побоку запоры и засовы!
Не тебя ль зовёт он за собой?

Нет на это лучшего ответа,
чем вдохнуть и выдохнуть простор –
и в луга ночные, где от века
на паях со звёздами – костёр.

ЗИМОВЬЕ
Круглым кругла, белым-бела
земля была.
Без края, но не без угла,
белым кругла.

Раскачивал, бывало, бор
ветров напор.
Порой в сосновый сговор-спор
встревал топор.

Струились время и вода,
и не беда,
что пробивались не всегда
из-подо льда.
А если зябла вдруг рука,
хотя слегка,
подмогою бедняжке был
дыханья пыл.

По небу плыли облака
издалека,
и взгляд, их провожавший вдаль,
таил печаль.

И дух подкатывал под дых –
изладить стих,
и каждый вздох в словах простых,
как Бог, был тих.

И было слово, что могло
давать тепло,
бывало многажды оно
затеплено.

И вечер был, и утро вслед –
закат, рассвет.
И день был – ладились дела.
И ночь была…
                        
КИРОВ