РЕЗОНАНС

В «ЛГ» № 31 за 2011 год опубликована заметка Е. Щегловой «Остарбайтер», посвящённая 85-летию петербургского прозаика Юрия Слепухина. Он подростком оказался на оккупированной территории, был угнан с семьёй в Германию, после войны оказался в Аргентине, а в 1957 году вернулся на Родину. Оставил нам несколько замечательных романов и повестей о своём времени. Мир и покой его праху, славный был человек и сильный прозаик!

Но вот зачем Е. Щеглова, обозреватель журнала «Континент», использует память заслуженного писателя и «Литературную газету» для утверждения своих скептических взглядов на нашу Победу в Великой Отечественной войне, мне непонятно.

Госпожа Щеглова пишет, например, о жизни будущего писателя в оккупированном Ставрополе: «То, что видел и пережил Слепухин в те времена, отнюдь не укладывалось в привычные схемы, которыми изобиловала советская литература этой тематики. Он, в частности, преотлично знал, каким ужасом оборачивалась чаще всего злосчастная подпольная борьба с оккупантами, к которой так яростно призывала официальная пропаганда, и сколько тысяч неповинных жизней положено, в сущности, совершенно напрасно. Жизней не только подпольщиков, но и мирных жителей-заложников, вообще не имевших отношения к партизанам (курсив мой. – Д.К.)».

У меня вопрос к госпоже Щегловой: мирные жители на оккупированной территории – это кто? Это какие-то марсиане, случайно оказавшиеся на русской земле, на которую опять же случайно, с самыми гуманными целями, зашли добрые немецкие солдаты, немного проголодавшиеся по дороге на Восток и выучившие в знак уважения к коренному населению слова «курки», «яйки», «млеко»? Если это марсиане, как следует из рассуждений госпожи Щегловой, то они действительно не могли иметь никакого отношения к нашим партизанам и ждали лишь, когда закончится вся эта земная катавасия, чтобы спокойно вернуться на свой Марс. А если – как кажется мне – это были советские люди, оказавшиеся под немецко-фашистской оккупацией, то они имели самое непосредственное отношение к партизанам. Кроме, конечно, тех, кто не хотел иметь и приветствовал новую власть, выдавая подпольщиков-партизан немецкому командованию через старост и полицаев.

Госпожа Щеглова, известная своей нетерпимостью ко всему советскому, как бы от имени Юрия Слепухина называет подпольную борьбу с оккупантами злосчастной, т.е. по Словарю русского языка С. Ожегова – «несчастной, неудачной, полной бедствий и неудач». Дескать, он-то, прозорливый русский писатель, бывший на оккупированной территории подростком-юношей, не даст соврать: была эта партизанская борьба, «к которой так яростно призывала официальная пропаганда», несчастной, неудачной, и «тысячи неповинных жизней, – по умозаключению госпожи Щегловой, – положены, в сущности, совершенно напрасно». А следовательно, если принять точку зрения Е. Щегловой, то и медали-ордена за участие в партизанской войне выданы зря, и книги о партизанах написаны фальшивые, и Зоя Космодемьянская совершила не подвиг во имя Родины, а глупый поступок под влиянием «яростной официальной пропаганды» Советов. Сейчас, когда участников тех событий становится всё меньше, некоторым кажется, что пройдёт-просвистит любая – простите за специфическую лексику – лажа!

У меня в этой связи риторический вопрос к госпоже Щегловой: применяя в своих обличающих утверждениях дефиницию «официальная пропаганда», которая, по вашему мнению, яростно призывала к подпольной борьбе с врагом, вы, очевидно, подразумеваете и наличие пропаганды неофициальной, которая по всем законам логики должна была призывать к совершенно противоположному – например, сдаваться и жить в мире и согласии с фашистским режимом? Да, была такая неофициальная для нашего народа пропаганда – её называли и называют геббельсовской. По имени министра пропаганды и агитации Третьего рейха Йозефа Геббельса, признанного Нюрнбергским трибуналом причастным к развязыванию Второй мировой войны и преступлениям против человечности. Именно в его министерстве создавались листовки: «Бей жида-политрука, морда просит кирпича!», «Выдай партизана и получи вкусный обед на всю семью!» После войны предатели и коллаборационисты были осуждены и по советскому, и по французскому, и по бельгийскому, и по польскому, и по чехословацкому и т.д. законам. А те, кто верил «официальной пропаганде», уходили на фронт или в партизаны, жили под оккупантом скрепя сердце, стиснув зубы, не отделяя себя от происходящего на родной земле.

И ещё. Рассказывая о возвращении в Советский Союз тридцатилетнего, ещё ничем не проявившего себя в отечественной литературе Юрия Слепухина, автор заметки пишет: «Родина, правда, сначала отнюдь не обласкала молодого человека. Ему не разрешили жить в столичных городах, где литературная жизнь была наиболее активной, а допустили только в провинциальный Воронеж». Ну вроде того, что и тут эта несуразная, человеконенавистническая советская власть чинила препятствия талантам. Интересно, а понятие «прописка» госпоже Щегловой знакомо или надо объяснять, что по тем временам в столичные города не только приехавших из далёкой Аргентины не сразу поселяли, но и вернувшихся с лесозаготовок из родной Сибири?

Заметка, конечно, нужная, своевременная, и дай бог успехов фонду Юрия Слепухина, о котором в ней говорится, только меня лично коробит от использования честного имени писателя в бесчестных целях. Думаю, Юрию Слепухину такой заход не понравился бы…

Дмитрий КАРАЛИС, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ