ЗВАНЫЙ ГОСТЬ
Как пришло это ощущение – сказать трудно. Оно складывалось постепенно. Незаметно. Буквально года два назад в очередной приезд к Васильевым стало отчётливо ясно: вот они – мои последние бабушка с дедом на земле. Бабушка, которая показывала прутик за провинность и никогда не пускала его в дело; бабушка, которая смотрит так, словно рентгеном просвечивает, и спрашивает: «Когда ты успеваешь ещё и писать – на коленке в поезде?»; бабушка, которая даёт тонкие и правильные векторы в пути… И дед – тот самый, который пропал без вести в белорусских лесах в сорок первом; тот самый, который сажал меня мальчонкой на ногу, как на коня-качалку, и улыбался в усы; тот самый, который совершенно серьёзно произнёс по поводу моих первых литературных опытов: «Это не рассказы, не эссе, не новеллы… не знаю, как назвать, но это – интересно. Чрезвычайно интересно…» А на моё открытие: «Вы же мои последние дед с бабушкой» – Васильевы, одарив меня улыбкой, тепло переглянулись…
ПИСАТЕЛЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СКУЧНЫМ
Наши встречи никогда не были нацелены на интервью. Сдаётся мне, я перешагиваю порог тихого, уютного подмосковного дома Васильевых как земляк и, наверное, друг. Именно здесь я понял одну из аксиом: стул не для роскоши, а для того, чтобы сидеть; тарелки и столовые приборы – для того, чтобы есть; стол – для того, чтобы за ним работать; дом – для того, чтобы жить.
Обычно после кофе или чая с дороги возникает фраза Бориса Львовича:
– Наверх?
Мы поднимаемся по неширокой лесенке. Она словно вздыхает, поскрипывает ступенями. Дальше святая святых – небольшой кабинет. Справа от двери – неизменный старый сундучок, рядом с ним небольшая голландка. И уж дальше – письменный стол. На книжных полках: «Вся Москва 1900», «Вся Россия 1899», «Тихий Дон», миниатюрные издания поэтов Серебряного века.
– «Тихий Дон» раньше перечитывал периодически. Учился, – поймав мой взгляд, улыбается Борис Львович. – Непрестанно учиться не зазорно. Наоборот даже – любопытно и интересно. И учился писать, переписывая от руки, к примеру, рассказы Чехова. А вот Гоголя не смог переписать. Он другой. Он потрясающий поэт в прозе. Я уяснил для себя главное – писатель не может быть скучным. Его биография нужна ему лишь для вышивания причудливых цветов, диковинных зверей и детски наивных орнаментов. Между ложью и сочинительством такая же разница, какая существует между убийством с заранее обдуманным намерением и праздничным маскарадом.
– Но ведь биография есть определённый опыт, навыки, привычки. Значит, человек будет писать о том, что знает?
– Я всегда писал и пишу о том, что знаю, до последней запятой, до крайней точки. Война у меня пистолетно-пулемётная. Что такое ползать по-пластунски, делать перебежки, я знал с детства – отец учил. Кроме того, благодаря его науке – чтению топографических карт, ориентированию на местности – в сорок первом нам удалось выйти из окружения. Наши блуждания по лесам и болотам начались в начале июля левее города Красный и закончились лишь в начале октября под станцией Глинка. Именно тогда я понял, что такое усталость, невероятный голод, риск быть убитым или угодить в плен… Потом были кавшкола, стрелковая часть, десант, контузия в марте под Вязьмой – и бронетанковая академия, в которой мне посчастливилось встретить Зореньку.
Первое произведение, которое написано Борисом Васильевым ещё «в погонах», называлось «Танкисты». А поскольку Театр Советской армии уже имел в репертуаре «Лётчиков» Аграновича, название пришлось заменить на «Офицер».
– Спектакль ставили с огромным удовольствием. Воодушевление и даже желание строить планы на будущее нас с Зорей не покидали. Однако после второго прогона постановку запретило Политуправление Советской армии. Никто не стал ничего объяснять. Просто – «не рекомендовали к показу». Пьеса уже была набрана в журнале «Театр». Набор рассыпали. Но, на наше счастье, Николай Фёдорович Погодин, главный редактор журнала, предложил поступить к нему в сценарную мастерскую. Я подал заявку на написание сценария. Вскоре на Свердловской киностудии сняли фильм «Очередной рейс» – о том, как два враждующих шофёра оказываются вместе в поездке. «Врагов» играли Георгий Юматов и Станислав Чекан, а главную женскую роль – Изольда Извицкая. Впрочем, сейчас-то понимаю, что это не самая сильная картина. – Борис Львович закуривает. – Позже, в начале 70-х, удалось вернуться к «Офицерам». И снова благодаря вмешательству партийных структур зритель получил не двухсерийную, как задумывалось, ленту, а весьма схематичный, теперь известный вариант картины. Огромный кусок, связанный с репрессиями и чисткой кадрового состава Красной армии, был выброшен. «Какие репрессии? Вы что? Не было такого!» – недоумевали партийные чиновники. Поэтому большой кусок текста в фильме отсутствует. Но фраза: «Есть такая профессия – Родину защищать!» – стала основополагающей в выборе профессии для многих людей.
РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ
(ремарка из прошлого)
– Есть фильм «Аты-баты, шли солдаты». Борис Львович, всё понимаю, но не помню такой повести. Или это был изначально сценарий? Этот вопрос возник у меня в конце прошлого века. И вот что рассказал писатель.
– Повесть была. Она пришлась не по душе одному из литературных корифеев. Потому я её сжёг. Лишь один экземпляр оставался… в мусорной корзине. В тот момент и приехал повидаться Кирилл Рапопорт. Попросил что-нибудь почитать. Я, ругая себя в сердцах, указал на рукопись. Кирилл бумаги забрал. Через несколько дней появился с вопросом: «Боренька, что, если я сценарий напишу?» Я ответил просто: «Делай что хочешь». Позже выяснилось – сценарий прочёл Леонид Быков и принялся за фильм. Когда Кирилла не стало, я даже не думал о том, чтобы забрать рукопись… Было неловко искать собственные бумаги в чужих ящиках.
Но мне в тот день не терпелось ещё и ещё раз вернуться к возникшей теме. И уезжал домой радостно. Через полтора месяца «набитый на машинке» кинороман был передан мне в руки. Правда, понадобилось время для того, чтобы «Аты-баты…» и «Офицеры» были изданы. Они увидели свет в качестве ином, нежели кинематографическое, лишь в две тысячи первом.
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, ИГО, ИСТОРИЯ
– Во все времена утверждали, что интеллигенция играет особую роль в истории любого народа. Но помнится, кто-то из моих добрых знакомых заронил в меня понятие «русская интеллигенция». Это нечто совершенно иное, нежели французская или английская интеллигенция?
– Так и есть. – Борис Львович оживился. – Интеллигентом нельзя стать, получив дюжину дипломов. Для России это – категория нравственная и совершенно не мера образовательного ценза. Она востребована историей для святой цели: выявить личность в человеке, укрепить нравственно, вооружить мужеством индивидуальности. Без ошибок нет истории. Потому интеллигенция породила не только Ленина с его харизмой и искривлёнными немецкими идеями, но и Герцена, который утверждал, что для торжества демократии нужно сначала вырастить демократов! Высочайшую нравственность русской интеллигенции, её чувство сопричастности к судьбе народа отринули левые экстремисты, когда захватили власть. Для них удобнее послушный специалист, нежели думающий, сомневающийся интеллигент. Именно поэтому поколение интеллигенции начала прошлого века было поставлено перед дилеммой: либо конформистское служение властям, либо – уничтожение. А если уж речь зашла об этом, следовательно, и семью необходимо свести на нет.
Нам свойственна детская непосредственность во всём. И детская жестокость. Ещё Пушкин называл наш народ младенческим. Но он не имел в виду его возраст. За время, которое прошло после поля Куликова, мы всегда опекались батюшками. Таковыми были государь, барин, священник. Мы привыкли перекладывать свои проблемы, заботы, ответственность на их плечи: «Вот приедет барин – барин нас рассудит». И спасти нас от этого иждивенчества может лишь собственная интеллигенция.
– Вы считаете, что она непременно появится?
– Но для этого должно пройти время. Новая интеллигенция возьмёт на себя тяжкий крест нравственного возрождения народа и обязательно избавит его от далеко не бескорыстного патронажа «батюшек властных структур». Я твёрдо верю в это…
– Вы всегда говорили, что любите историю с детства. Сегодня, оглядываясь на век прошедший, который уже – история, что можно сказать о нём?
– Весь XX век мы плыли поперёк исторического течения. В него мы бросились 1 марта 1881 года, когда был убит мирный реформатор Александр II. В феврале 1917-го у нас появился маленький шанс опомниться и развернуться по течению. Но Россия, что парадоксально, в массе своей мыслить не умеет. Зато прекрасно заучивает и переиначивает, переставляет с ног на голову понятия и слова. И события Октября 17-го в первой Большой советской энциклопедии именовались октябрьским переворотом, а чуть позже мы получили Великую Октябрьскую революцию. Лгали вожди и секретари разного ранга, газеты и радио, литература и кинематограф. Горький когда-то сказал: «Ложь – религия рабов и хозяев». И эту религию мы исповедуем до сей поры. Не православие, не ислам, не католицизм, не иудаизм! Во всех религиях ложь полагается тяжким грехом. А когда-то Россия говорила правду. Мама всегда уверяла меня, что ложь написана у меня на лбу, следовательно, лгать запрещалось. А как хотелось скрыть озорство или детские поступки! Меня хорошо и строго воспитывали. А сегодня, кажется мне, воспитание заменили образованием. И выдаётся это за величайшее достижение. У нас и вправду нет неграмотных. А воспитанные часто встречаются? Всё смешалось в нашем доме. Он стал больше похож на гостиницу: кто-то живёт в номерах люкс, кто-то – в номерах рангом пониже, кто-то ютится в общих – с туалетом в конце коридора. Это знак безнравственности и отнюдь не признак нового капитализма. Это тавро, выжженное советской властью на долгие времена. Думаю, на полтора столетия, не меньше. Только за это время история может нам простить вмешательство в её поступательное движение, только за это время она сможет простить нам смерть государя. Если вернуться к тому понятию, которое необходимо России – интеллигенции. Ева протянула Адаму не яблоко, а плод Добра и Зла. Вкус, цвет, аромат, зрелость, полезность этого плода определяет небольшая прослойка, именуемая в России интеллигенцией. Без неё можно проглотить не то, отравиться и очень сильно расстроить собственный живот. Без интеллигенции вообще невозможно существование человеческого сообщества.
– А говоря о культуре сегодня, о мизере, который выделяется правительством на её развитие из бюджета страны?
Она присутствует в стране или уже нашлись подмены и новые гипертрофированные понятия?
– К сожалению, под культурой сегодня официально понимаются только искусство и обслуживающие его институты – театры, библиотеки, музеи. Но это всего лишь часть общечеловеческой, общенациональной культуры. Под культурой Россия когда-то понимала весь спектр духовного выживания человека. Прежде всего – нравственность. Культура – право каждого на свободу совести, слова, самовыражение, неприкосновенность жилища, добровольный выбор местожительства. Это отношение к женщине, детству, старости. Это – историческая память народа, его традиции, искусство, религия, национальная кухня, система семейного воспитания, представление о долге перед обществом. Интересно, что советская власть возложила функции культуры на образование. Поэтому у культуры появилось некое мерило: начальное, среднее, высшее образование, наличие диплома превратилось в знак культурного уровня его обладателя…
– Вы чудно рассказывали о Болгарии в те времена, когда собирали материал для романа «Были и небыли». Ведь вы тогда исходили и исползали места боёв русских под Шипкой и разными городами, и если с боевыми действиями всё относительно ясно, то с внутренним состоянием русских и болгар, с понятием турецкого ига пришлось разбираться…
– Да, именно турецкое иго в Армении и Греции, и в особенности его приметы, годные для иных стран, переживших нечто аналогичное, меня интересовали. В голове я держал и татаро-монгольское нашествие на Россию. Болгары вняли моей просьбе и созвали что-то вроде семинара историков. Они не спорили даже. Довольно быстро и единодушно сошлись во мнении, основанном на теории гениального Льва Гумилёва – об основных признаках любого ига. Вот его главные приметы:
Геноцид против коренного населения.
Поголовное уничтожение дворянства как касты военных вождей.
Унижение основной религии, церквей, монастырей и священников.
Если задуматься – ни Болгария, ни Греция, ни Армения не имеют сегодня родового дворянства. В этих странах можно услышать сотни примеров уничтожения монастырей, церквей, священнослужителей. Но самое любопытное – татаро-монгольское нашествие под эту классификацию никак не подпадает. Русских дворян татары не уничтожали. Церкви и монастыри не трогали. Мало того – не собирали налогов, дань собирали и чинили разорения довольно часто свои князья. Из этого болгарские историки сделали вывод: никакого ига на Руси не было, существовала лишь вассальная зависимость от Золотой Орды. Русь платила дань, а за это татарские войска охраняли её границы. Это дало возможность не воевать Российскому государству более ста лет. И я с ними полностью согласен. Государство окрепло и встало на ноги.
Страшнее для меня другое открытие! Признаки ига полностью сошлись на времени господства большевиков. Дворянство было практически уничтожено. Храмы повсеместно закрывались, а то и просто взрывались, священнослужителей убивали и отправляли в концлагеря. Самое натуральное иго! И это – единственный в истории пример покорения собственного народа.
Именно с целью создания нового человека при новых условиях существования заодно с дворянством уничтожалась и русская интеллигенция недворянского происхождения… Если же сконцентрировать мысль, получится: Россией семь десятков лет правили оккупанты.
– Как бы вы могли сегодня подвести итог прожитого времени?
– Я могу утверждать, – говорит Борис Львович, доставая новую сигарету из пачки в нагрудном кармане рубашки, – что родился в среде провинциальной интеллигенции, большую часть жизни просуществовал при советской интеллигенции, которая являла собой интеллигенцию вне национальности и вне какой бы то ни было национальной культуры, а помирать мне, видимо, придётся при полном торжестве российского обывателя. Доказательство тому – тоска, которую испытываю, слушая речи наших депутатов, доклады наших генералов, комментарии ведущих почти всех телевизионных программ, и густой заряд обывательщины в самом простом, старорусском смысле этого слова, который извергается с телеэкранов ежевечерне. Получается, что время моей жизни шло как бы назад, из общества демократического в общество средневекового абсолюта.
– Борис Львович, вопрос возник неожиданно, я не смог его не задать. Он совсем не из канвы беседы. Впрочем, кто знает? Ведь всё в жизни, как и в разговорах, взаимосвязано... Что для вас сегодня Смоленск?
– Колыбель моего детства, от которой остались лишь осколки, как от греческих амфор и самого моего детства. Его крепость выдержала множество осад, но не смогла вынести послевоенного лихорадочного строительства. Он растворился в новых улицах – прямых и безадресных. Большая Дворянская ведёт в прошлое. А Большая Советская оказалась тупиком. В городе моего детства был храм. Двери его были распахнуты во все стороны света, и никто не стремился узнать имя твоего Бога, адрес твоего исповедника. Никто не спрашивал, какой ты национальности и кто твои родители. Имя этого храма – Добро. И детство, и город были насыщены Добром. Мне трудно сказать, что было вместилищем этого Добра – детство или Смоленск. Во мне навсегда живёт первый дом земного бытия, который находился на Покровском холме. Это был лучший дом на земле. В нём жила не только сама гармония, но и ручная белая крыса без хвоста, аккуратность которой за столом – мы с ней вместе завтракали, обедали и ужинали – мама всегда ставила мне в пример… К семидесятилетию, ты помнишь, мой родной город удостоил меня звания Почётного гражданина. Я мечтал о многом, но об этом – нет. И тем выше и бесценнее для меня эта награда… Во все времена меня поддерживала Зоря. Именно она сказала уверенно, что я непременно буду писателем. И вот теперь я – писатель. Но что бы ни утверждал, я могу утверждать только как писатель. То есть от «Я», а не от «Мы», не собираясь выдавать свои собственные соображения за абсолютную истину. Я всегда писал и пишу то, что знаю. И вместе с героями переживаю, вместе с ними – плачу. А иначе нет смысла в этом труде. Каждой человеческой душе нужна своя, единственная, ей присущая форма проявления.
Мне же вспомнилось вдруг, как трудно писалась «Глухомань», как после выхода этого романа Борис Львович заболел, как тяжело далась ему книга. Но сегодня он бодро и с улыбкой сообщил о том, что перешёл из разряда стариков в иную форму бытия – стал старцем. А его: «Я верю в завтрашний день России. Верю, что кому-нибудь постучится в душу совесть, как постучалась ко мне. Верю, что к прозревшим единицам добавятся десятки, а к десяткам – тысячи, и мы завтра поймём наконец, что в своём величии Россия опиралась не на атомные бомбы, а на могучий талант своего народа, подкреплённый столь же могучей нравственностью. Мы на равных вернёмся туда, откуда насильственно, с великой болью и кровью вырвала нас советская власть. В Европу» – непременно сбудется.
Александр МАКАРЕНКОВ
Код для вставки в блог или livejournal.com:
Как пришло это ощущение – сказать трудно. Оно складывалось постепенно. Незаметно.
|
К 60-летию легендарного барда. 
О гражданской позиции известного поэта и нобелевского лауреата размышляет Владимир БОНДАРЕНКО.
К 160-летию классика отечественной литературы.
О коронавирусе пишут сейчас многие поэты. Вот и Елена ЛИТИНСКАЯ не осталась в стороне.
Поэзия Игоря ПОКОТИЛОВА жестковата, даже порой жестока.
В рассказах Светланы ПЕРЕГУДОВОЙ – люди провинции, печальные, мятущиеся, порой потерявшие надежду, но все-таки живые.
О романе Канты Ибрагимова «Стигал» размышляет Сесили ДЗЕБНИАУРИ.
Майский номер известного литературного журнала получился довольно насыщенным.
О теме «лишнего человека», популярной в изданиях, входящих в «Журнальный зал», рассказывает Владислав КИТИК.
Наталья РАДУЛОВА о том, что символика украинской дивизии «Галичина» признана нацистской.
Обращение Российского книжного союза (РКС) в связи с ситуацией в книжной отрасли нашей страны.
Заявление Международного Славянского Совета, подписанное Сергеем БАБУРИНЫМ.
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться