ОБЪЕКТИВ

Этой публикацией мы завершаем разговор о произведениях, вошедших в шорт-лист

Лев ПИРОГОВ

Леонид Зорин. Скверный глобус: Авторский сборник. – М.: СЛОВО/SLOVO. – 2008.

…Обагрилась кровью.
Загадка-шутка из романа
«Улица младшего сына»

Писать о книге Леонида Зорина «Скверный глобус», выдвинутой кем-то зачем-то на соискание премии «Большая книга», мучительно трудно. Писатель подводит итоги жизни, о чём вопиют подзаголовки вошедших в сборник произведений: «Монолог», «Роман-монолог», «Прощальный монолог». Судить о книге – всё равно что о человеке. Увольте. Даже если бы я попытался на пределе своих возможностей «поддержать с автором разговор», всё равно: где мой предел – и где его. И вообще, исповедуются – не людям.

Поэтому трогать «монологи» не буду. Напишу о единственной в этой книге повести занимательного рода, привычной и вполне безопасной.

Называется она «Глас народа». Это, если угодно, «приквел» горячо всеми любимых «Покровских ворот». Будущий Костик Ромин ещё только мечтает о девушках, танцующих «на ладонях твоих площадей», томится в своём то ли Баку, то ли солнечном Дилижане и хочет в Москву, в Москву.

И одновременно это «сиквел»: действие-то происходит в наше время, одним из главных героев является Бывший Костик, до столицы давным-давно дорвавшийся, объевшийся ею, отшутивший своё и выжатый как лимон.

Словом, типичный зоринский метатекст.

Будущий Костик бьёт копытом и строчит душераздирающие письма Бывшему, тот всё собирается ответить, да недосуг; вздыхает – сперва, пока дела идут в гору, самодовольно и снисходительно, потом всё элегичнее и элегичнее, а в самом конце (когда от едущих с горы дел приходится бежать в Саратов, в глушь, в деревню, в Дилижан, пока не убили) с ужасом и отчаянием: кто я, зачем я, что это со мной было?!

Оба напоминают Хлестакова, одного из наиболее трагичных гоголевских персонажей: Бывший Костик – это Хлестаков, уже переживший кульминацию всей жизни, побывавший и министром, и другом Пушкина, вкусивший уважения и любви и теперь навсегда возвращающийся в слякотную деревню к петухам да гусям, к тирану-папеньке, к стыдной полуголодной бедности – и ничего из того, что было, не взять с собой. Да и было ли?..

Будущий Костик это Хлестаков накануне решающей битвы, такой же гениальный и нищий, не ведающий своих пределов, брызжущий соком нерастраченной силы… вот только битву свою ему суждено пережить в уме – в жизни его к ней так и не пустят. Жизнь моя, зачем ты снишься мне?

Теперь соседи. А как же, все тут. Маргарит-Пална дремуче состарилась, дремлет у окна этакой всезнающей паучихой, Бывший Костик забегает к ней потрепаться о жизни, она из всех самая умная, потому что циничная.

Савва Игнатьич, напротив, сильно помолодел и ещё сильней опростился, впрочем, как-то нехорошо: пьёт, бьёт, сиживает в тюрьме, женат на бедняге Людочке.

Людочка, как водится, очарована сладкоголосым размазнёй Хоботовым, которому удачно протырившийся в «эшелоны власти» пиарщик Костик предлагает поработать на ниве пропаганды, то бишь Велюровым. (Хоботовский необычный голос годится озвучивать по радио агитки новой политической партии, у которой – таков гениальный пиар-ход Костика – нет лидера, только чарующий баритон по радио – «Глас народа».)

И, как положено, сверху над всем этим роковая регистраторша Рита из элитной высотки: теперь она похотливая жена политического магната ну и заодно юная любовница олигарха (или наоборот?). В общем, обе Риты хотят сожрать беднягу Костика с потрохами и в конце концов сжирают.

Чтобы не было недоразумений: всех этих людей, разумеется, зовут по-другому.

И живут они не в коммуналке у По-кровских ворот, просто на одной лестничной площадке, в другом месте. Не важно. Людей в жизни не так уж много, а те, что есть, повторяются. Быть может, Леонид Зорин понял это зимой 19*** года, когда строчил на промёрзшей (некогда топить) даче «Чертаново за городской чертою, Тропинки Тропарёва безлюдны». Москва… Семидесятые годы… Они уже скрылись за поворотом…

И стучат с тех пор по рельсам повторы.

В финале, когда Бывший Костик бежит прочь из Москвы навстречу Костику Будущему, бегущему прочь в Москву, где его никто – уже никогда – не ждёт, из памяти вылупляется корявое (кто сказал, что он был художник слова?) тургеневское: «Всё дым и пар, думал он… явления бегут за явлениями, а в сущности всё то же да то же; всё торопится, спешит куда-то – и всё исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул – и бросилось всё в противоположную сторону, и там опять та же безустанная, тревожная и – ненужная игра… Дым, повторял он, дым и пар».

Да, дым. Или, по-другому, – повторы.

При всей неочевидности того, что достойной иллюстрацией Экклезиасту может быть судьба проходимца, при всём нашем отвращении к мутным современным раскладам (все эти олигархи, пиары, светские любовницы – мой любимый Анатолий Макаров, чью «Жилплощадь» я каждые пять лет перечитываю, обжёгся на этом: его роман «В ожидании звонка» мог бы стать второй «Жилплощадью», кабы не олигархи-пиары, обращающие всё, что к ним прикоснётся, в «золото дураков»), так вот, при всех этих «но» и «если» повесть Зорина оставляет в душе светлый след.

Может, потому что она вовсе о другом написана. То есть для приличия вложен в неё типовой «современный сюжет», но читать надо не это. Читать надо описания, отступления, интерлюдии – когда непонятно, Гоголь или Чичиков едет в тройке, то есть непонятно, кто говорит. То есть, когда понятно, что говорит автор.

Повесть о Москве, о её плоти. Зорин любит эти переулки-подъезды, и ему не важно, кто в них живёт, не по блохам судят о кошке (пока они не сожрут её). Дайте время, пиарщики схлынут, а подъезды-переулки останутся, и даже пахнуть в них будет так же, как сто лет назад, вот только вонь от пиарщицкого ремонта чуть-чуть пройдёт. Дайте им только время. (Москва… Нулевые годы…)

Говорят, когда у французского художника Утрилло спросили, что бы он взял с собой на память о Париже «на необитаемый остров», тот ответил – кусок штукатурки.

Вам это знакомо?

Когда на старых фотографиях тянет рассматривать не людей, а фон: все эти заборы, буфеты, плинтусы? Если же людей, то – как сморщился чулок, а не лица. Если же лица, то по частям: бородавки, родинки.

На людей – не знаю, как это сказать… Немного неприятно смотреть. Ясно же, что фотография существует для того, чтобы запечатлеть мир более или менее постоянный, предметный. Люди слишком подвижны, они здесь дополнительный элемент, «для оживляжа». По сути именно они – фон. Не смотрим же мы фильм ради титров.

Провёл мысленный эксперимент: вычистил из повести персонажей, и получилось… Получился, разумеется, ещё один «монолог», тот самый, которого я так боялся коснуться.

Я и раньше-то старался поменьше писать о книгах, догадывался, что это нехорошо. А теперь и вовсе не знаю… Поскреби штукатурку, а там живое.

Запрет на профессию выходит какой-то.

Код для вставки в блог или livejournal.com:

Грянул выстрел, и штукатурка… Писать о книге Леонида Зорина «Скверный глобус», выдвинутой кем-то зачем-то на соискание премии «Большая книга», мучительно трудно. 2009-10-07 / Лев ПИРОГОВ открыть