Жена писателя Авксентия Сидорчука позавидовала внезапной славе девок-хулиганок, оголившихся в знаменитом храме.
– Сделай что-нибудь в таком духе! Издатели, наконец, увидят тебя! Печатать начнут ерунду твою! На Букера надейся, а сам не плошай, как говорят в народе!
– Мне раздеться в церкви?! Ты что? Крещёный я, Маша!
– Двадцать лет я ждала твоего успеха! Стирала, кормила, чем могла, Музой твоей была, на лире воображаемой возле тебя тренькала и пела, как просил! Бесполезно! Струны лопнули вместе с нервами! Люди с Сейшел не вылезают, в Сене ноги моют, а я дальше Мытищ у тётки не была! Поддай пиару! Как хошь! Возникни!
– Посадят!
– А ты лозунг кричи. Например: «Долой внутреннюю цензуру писателя!» Бельё чистое надень, сейчас поищу…
Назавтра оба явились в церковь. Маша подтолкнула Авксентия к алтарю, тот перекрестился, мол, на милость твою, Господи, уповаю, скинул пиджак, сорочку с майкой, штаны расстёгивать принялся, когда к нему подошёл огромный мужик в рясе:
– В связи с чем начинаем безобразничать?
– Бедность заела, – пролепетал Сидорчук. – Лозунг я обещаю не кричать, хрен с ним, с лозунгом, дозвольте добиться известности! Запиариться, так сказать! Я быстро!
Могучий кулак, заняв всё небольшое лицо Авксентия, упёрся в нос. Кулак пахнул мясной трапезой с шашлыком, ладаном и кремом для эпиляции.
– Изыди! – подытожил владелец кулака.
Присудили Сидорчуку общественные работы на месяц, освоил он прекрасный труд каменщика, открылась в нём эта способность, и после срока остался, втянулся, прилично начал зарабатывать на стройке и через каких-то пять лет лежал на песке голубой лагуны одного из Сейшельских островов и говорил жене:
– Где ноги омовеем? В Темзе аль в Гвадалквивире?

Эдуард УГУЛАВА,
 СЕВАСТОПОЛЬ