ОБЪЕКТИВ

Лев Аннинский. Распад ядра: Сборник статей в 2 т. / Т. 1 – 424 с., 2009; Т. 2 – 448 с., 2010. – Минск: Минская фабрика цветной печати, 1000 экз.

Двухтомник включает написанное критиком о литературе поколения шестидесятников. Тема не отпускает Льва Аннинского целых полвека, не отпускает потому, что он сам из этой генерации, и духовные поиски ровесников – поэтов, прозаиков, драматургов, критиков – это и его жизнь, во всяком случае, значительная её часть.

Издание открывается первой книгой критика «Ядро ореха», вышедшей в 1965 году. Последующие разделы соответственно о том, что было потом: распад некогда единого поколения, самочувствие его представителей в меняющейся реальности, их реакции на эти изменения, траектории наиболее ярких писательских судеб. «Естественно, многое из написанного полвека назад я теперь написал бы иначе, особенно в первой части, – признаётся автор. – Но не хочется выкидывать из песни те слова, в которых отразились и тогдашнее время, и тогдашнее моё состояние. Я выбрал другой путь: откомментировать эти старые тексты».

Время, конечно, отразилось. Например, рассуждая о литературе, автор нередко апеллирует к авторитету корифеев точных наук – Планка или Ландау… Или к авторитету основоположников марксизма… В первом случае мы имеем дело с одной из ярких примет рубежа 50–60-х годов, о которой поэт сказал: «Что-то физики в почёте. Что-то лирики в загоне». Но, если учесть стремление автора в расколотом орехе (писаревский образ) сквозь шелуху «добраться до ядра», можно предположить следующее: вступая на зыбкую почву изящной словесности, критик напоминает себе и нам, что кроме вымысла существует объективная реальность, где правят законы однозначные и непреложные…

Что же касается марксистской риторики – это правила игры в условиях жёсткой идеологии и цензуры. Суть игры: стараться говорить, что думаешь, но не давая прямого повода заткнуть себе рот. «Эзоп – мой изначальный соавтор, повивальный дед, ставивший клеймо времени на каждой строке, – признаётся автор. – Тогда я думал, что обхожу внешние препятствия, теперь думаю, что обходил дурака в себе самом – дурака, который думает, будто знает истину. Никакой истины я не знал, я крутился, спасая в себе «нечто»; этот крутёж и был истиной: истиной спасения лица при социализме. Угоди я смолоду в «демократию», крутился бы точно так же».

Перечитывая старые тексты, обнаруживаешь, что они совершенно не устарели в главном. Разве не актуально наше желание видеть в литературе отражение духовного состояния общества и отдельных его групп, отделить «подлинные человеческие ценности от… имитации», реальный опыт автора от умозрения, личность подлинную от выдуманной?.. Вы скажете: это общие места, азы, но тогда вокруг этого шла нешуточная борьба. Первый том завершает цитата из статьи Юрия Барабаша (1965 год), обвиняющего Аннинского в «подмене чёткой марксистско-ленинской методологии расплывчатыми «общечеловеческими» или «чисто» эстетическими категориями». А вот диалог 1962 года «молодых критиков» Ларисы Крячко и Льва Аннинского. Он говорит о праве молодой литературы на поиск, а она интересуется, как «участвует эта «ищущая» молодая литература во всенародной борьбе за торжество объективного гуманизма и справедливости, за коммунизм?» Он утверждает, что «Большая руда» – сильная проза, но с собеседницей не забалуешь: «В вашей статье в журнале «Урал» я почему-то не нашла ответа на вопрос, отчего Георгий Владимов… совершенно не показал коммунистов»…

Истины, которые сегодня кажутся простыми, приходилось отстаивать. Доводы Аннинского, его разбор конкретных произведений не утратили своего блеска и сегодня: здесь логика (подчас парадоксальная) сочетается с яркостью стиля и гибкостью, выверенностью интонации, способность держать в уме общую картину с зоркостью к деталям. Предмет анализа – произведения молодых тогда поэтов Е. Евтушенко, В. Соколова, Р. Рождественского, А. Вознесенского, В. Фирсова, В. Цыбина, А. Поперечного, В. Корнилова; прозаиков А. Кузнецова, В. Аксёнова, Ю. Трифонова, В. Войновича, Г. Владимова, В. Максимова… Плюс внушительный пласт драматургии…

Но одно дело – споры с ортодоксами, а другое – с теми, кто, как и Аннинский, стремится вырваться за рамки официальной доктрины, ищет оптимальную (актуальную, идеальную – нужное подчеркнуть) модель современного человека… В диптихе «За номиналом» (1968), впервые опубликованном здесь в авторской редакции, автор полемизирует с Игорем Виноградовым и Виктором Чалмаевым. Первый – адепт Человека Реального, второй – Человека Духовного. Анализируя обе концепции личности, Аннинский находит в них существенные изъяны и, между прочим, обозначает пункт, где эти крайние доктрины сходятся: у Виноградова – «личность-безличность» и «чалмаевская «духовность» боится личностного сознания».

Объём рецензии не позволяет даже кратко воспроизвести хотя бы основные пункты аргументации Аннинского. Приведу лишь один, касающийся «Мастера и Маргариты»: «Должен сказать, что я не в таком восторге от романа, как И. Виноградов. И вот почему. Сопоставляя старинный христианский миф с действительностью, М. Булгаков погрузил этот миф в профанирующую среду. Горе не в том, что он сопоставил Христа с миром злобным и мелким, горе в том, что сам М. Булгаков заразился от описанного им мира бессильной злостью. Старый миф в романе не только десакрализован, что ещё ни о чём не говорит, но ещё и невольно профанирован, а это уже ущерб. Я не знаю, почему зрелище слабости духа, заражаемого бессильной яростью, привело И. Виноградова в такой восторг, – меня это зрелище оставило в состоянии глубокой растерянности. Нет, знаете, если Христа надо подпирать Воландом, а силу духа – мельтешением чёрной магии, если негодяям можно мстить на уровне поджога квартиры, – то это что угодно, только не достижение человеческого достоинства»… Как и тридцать лет назад, я и сегодня считаю эти несколько строк лучшим из того, что написано о булгаковском романе.

Комментируя сегодня давнюю публикацию, Аннинский говорит о «попытке осознать раскол моего поколения на материале литературной критики», а также попытке «искоренить» «ту чернышевско-добролюбовскую традицию, в которой и сам вырос… В сущности это была первая моя попытка переосмыслить революционно-демократическую систему взглядов в христианском духе».

Эти попытки имели не только литературные последствия, но и, так сказать, партийно-организационные (помните название известной работы – «Партийная организация и партийная литература»?). Нет, не о санкциях со стороны КПСС идёт речь. А о том, что И. Виноградов был «новомировец», а В. Чалмаев – «молодогвардеец». За первым стояли «либералы», усилиями которых статья была рассыпана в журнале «Вопросы философии», а за вторым – «почвенники». Их стараниями текст в журнале «Дон» «располовинили, опубликовав только виноградовскую часть». Это имело «следствием нечто вроде бойкота моей персоны со стороны московских либералов, – вспоминает автор, – длилась эта история недолго, но стала для меня ярчайшим эмоциональным событием».

Нечто подобное повторилось и в начале 70-х, когда появилась статья Аннинского о «городских» повестях Юрия Трифонова, который был в ту пору знаменем либерального крыла. В числе претензий критика была и такая: герой «Предварительных итогов», которому автор откровенно сочувствует, пренебрежительно отзывается о русских философах-идеалистах – «всех этих Леонтьевых, Бердяевых или… Белибердяевых…». Это, конечно, частность, деталь. Но как интонирует её Аннинский в сегодняшнем комментарии: «Повести Трифонова разом восхищали и возмущали меня. Отдаваясь чувствам, я не мог толком объяснить себе самому, зачем на этот раз я влез в литературную «борьбу». Объяснил мне проницательный человек, критик Марлен Кораллов, сказавший с улыбкой: «Насколько я мог понять, это страшная месть за Бердяева?» О да!»
О да! Правы, правы были бдительные Ю. Барабаш и Л. Крячко, ещё на заре туманной юности критика разглядевшие его склонность мыслить расплывчатыми «общечеловеческими» категориями. Партийно-охранительное чутьё подсказало им, каково ядро этого «ореха»…

Через несколько десятилетий, но, понятно, с другой стороны, до ядра добрался и Дмитрий Быков, чей текст венчает второй том: «С точки зрения традиционного, высмеянного ещё Гоголем в «Переписке» разделения русских литераторов на левых и правых, Аннинскому нет места: он не над схваткой – напротив, он в самой гуще её, но фронт проходит не там, где его принято видеть». Действительно, в спорах «детей XX съезда» со «сталинистами», «фатальном противостоянии «молодых умников» и «старых дураков», потом – «певцов асфальта» с «почвенниками», «либералов» с «государственниками» Аннинский не примыкает ни к одному из лагерей. «Но может быть, это и есть те самые Сцилла и Харибда, которые, оставаясь по сторонам, указывают путь?» – спрашивает он и неизменно выруливает к своей теме. В том или ином социальном или духовном феномене, в литературном герое, его воплощающем, он стремится разглядеть тип, модель личности, сравнить, как в статье, о которой говорилось выше, номинал с реальным обеспечением. «Пафос личности, жажда целостности, тяга к человеку гармоническому, – уверен критик, – тем и любопытны, что они шире, богаче, бесконечнее любого материала, любого, так сказать, сюжета, который в данном случае этим пафосом оживлён».

Есть здесь и ещё одна проблема: «Обычно меня обвиняют, что под видом портретов я пишу автопортреты», – пишет Аннинский. Действительно, это не раз становилось причиной непонимания или превратного понимания некоторых его текстов. Поэтому он не раз возвращается к теме критической гипотезы и реальности текста, уточняет свою позицию. «Нет, не любой ценой выстраивал я концепцию, – отвечает критик очередным оппонентам, – я хотел, чтобы в лучших произведениях было то, что нужно мне. Гипотеза? Конечно. Но попробуйте что-либо сделать в критике без гипотезы. Без выстраивания своего сюжета. Без улавливания структуры и, между прочим, «схемы» строения материала. Главное, чтобы в схеме этой, в структуре, в гипотезе был действительный смысл, подсказанный жизнью. Разумеется, мои «философские экзерсисы» не вытекают прямо из рассказов… Но мой пафос вырастает на той же почве, что все эти сюжеты. Мы дети одного времени. Когда я говорю: пафос личности, то, поверьте, я говорю об этом не потому, что прочёл сие у В. Аксёнова и прозрел. Я ищу это у В. Аксёнова, потому что это носится в воздухе».

…Дети одного времени… Слово «поколение» наряду со словом «личность» – ключевое в системе понятий Аннинского. Даром, что, по его признанию, это слово он «мучительно убирал из текста в ходе редактуры» «Ядра ореха». В статье «Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники… Вместо эпилога» предпринята попытка проследить «смену поколений на двухсотлетнем пространстве русской истории». Несмотря на конспективность исследования, впечатляет масштаб задачи, привлекает точность критериев в определении поколений и т.д. Хотя по частностям вопросы возникают (например, как оказался в одной компании с «амбивалентными» Русланом Киреевым и Владимиром Маканиным Пётр Краснов? Он по всем параметрам из другой генерации), тем не менее это богатейший материал для размышлений и дискуссий. Не может не вызвать сочувствия и внутренний импульс критика – оспорить традиционный взгляд на «лестницу», «то, что от веку считалось у нас «навозом истории», фундаментом для будущего». Он же хочет, осмысляя диалектику смены поколений, «почувствовать, сколь бесценно своеобразие и сколь неповторима драма каждого из них».

Александр НЕВЕРОВ