ИМЯ ГОДА – УЧИТЕЛЬ

В на удивление пустом автобусе – ошеломляющая встреча с бывшей моей учительницей по математике. Я недолюбливал её за высокомерие, а она неизвестно за что мне симпатизировала.

– Вот Бог, наверное, наказал, – расплакалась бывшая учительница. – Я ведь ни в Бога не верила, сея разумное, доброе и вечное, ни в народную мудрость насчёт тюрьмы и сумы. И вот с сумой, – показала на кондукторскую сумку. – И тюрьмы, наверное, не миновать мне на старости лет – уже и небезбилетников готова растерзать… У тебя, конечно, проездной?

– Проездной. – Я потянулся к карману.

– Что ты, что ты! – всполошилась она. – Я тебе верю! Я потому всегда и отличала тебя от других учеников, что ты никогда не лгал…

В школе я врал напропалую.

– А кондукторский заработок не сравнить с учительским – и на одежду хватает, – снова всхлипнула она.

Я вышел на первой же остановке. Бывшая учительница прокричала на прощание в уже закрывающуюся дверь:
– Жаль, что у тебя проездной. Тебя я провезла бы и бесплатно…

А никакого проездного у меня и не было…

«Или учительница, ставшая кондуктором, догадалась об этом?» – вдруг больно сжалось сердце.

Боль не отпускала весь остаток дня, всю ночь, и утром пришлось податься в поликлинику. Отстояв очередь в регистратуре, получил талон на приём к врачу. Отдавая его, регистраторша предупредила:
– Приём – только в бахилах!

Бахилы продавал автомат, у которого стоял старик, почему-то не спешащий опустить в прорезь пять рублей, и я почти грубо его поторопил:
– Вас ждать ещё долго?

Старик обернулся, но даже тени обиды в его глазах я не уловил. Напротив, он смотрел так, точно встретил единомышленника.

– Да, вы правы – дорого, – сказал старик, и я понял, что он просто плохо слышит. – За такую безделицу – и пять рублей! А ведь эта одноразовая обувка синтезируется из отходов нефтехимии…

И, как-то обречённо вздохнув, отошёл от автомата, так и не купив бахилы. А у меня опять больно сжалось сердце. Пусть запоздало, но я узнал в старике школьного учителя химии. Как раз по его последней фразе. Тогда, в школьную мою пору, он каждый урок начинал словами Менделеева: «Сжигать нефть – это всё равно что топить печку ассигнациями».

– Почему? – спрашивал он и сам отвечал: – Да потому, что из нефти можно синтезировать всё что угодно – от одежды до продуктов питания. И знаниями, приобретёнными в школе, вам предстоит не печку топить. Смекаете, к чему я клоню?..

– Смекаем, – откликался класс, но на самом деле наставления учителя химии, который и тогда казался нам стариком, всем давно поднадоели. Нас больше интересовало, как «синтезируется» его увлечение молоденькой математичкой, с появлением которой в школе наш химик вспомнил, что бриться надо каждое утро, носить галстук и чистить туфли. Впрочем, вскоре он сменил туфли на только входящие тогда в моду «вездеходы» на толстенной подошве, чтобы, наверное, сравняться с молоденькой учительницей ростом. Он даже очки с круглыми стёклами в широкой роговой оправе сменил, сразу помолодев, – на продолговатые в золотистом ободке.

Уроки в школе велись строго по расписанию, вывешенному у дверей кабинета завуча, и у химика с математичкой они не совпадали. Но теперь он стал приходить и в дни, рабочие для неё. Удивительно, но за учительницей он ухаживал так же, как и мы за своими одноклассницами, – поднося её портфель до школы по утрам и провожая, забрав портфель, после занятий.

Автомат, уже проглотивший пятирублёвую монету, выкатил синтезированный из отходов нефтепродуктов футлярчик, и я, забрав его, поплёлся на второй этаж к кабинету врача. Между пролётами пришлось остановиться – не обойти было полную женщину, склонившуюся над картонной коробкой. Я кашлянул, чтобы обозначить своё присутствие, и женщина испуганно, будто застигнутая за чем-то нехорошим, отпрянула от коробки. Лицо её, только чуть-чуть тронутое увяданием, залилось краской. Она мгновенно, несмотря на комплекцию, слетела вниз, а коробка, которую вперемешку с ватками и окровавленными тампонами полнили использованные бахилы, осталась. Должно быть, её приткнули в угол площадки вместо урны…

Очереди к врачу не было, но над дверью в его кабинет горело табло: «Ждите! Вас вызовут!». Вдоль стены напротив тянулся ряд пластиковых стульев, наверняка синтезированных из отходов нефтехимии, и я присел на один из них прямо перед табло. Бахилы оказались хлипкими, лопнув тотчас, как я стал их натягивать на туфли, но держались, точно прилипнув к обуви.

«И правда, безделица, да ещё дрянная», – вспомнил я старика-учителя и, поглядывая на табло, достал купленную по пути в поликлинику газету. «Отпускной исход», – прочёл странный заголовок вынесенного в передовицу материала, под которым, впрочем, следовало выделенное шрифтом пояснение: «Учителя нашего города получили отпускные и прослезились».

Интуитивно я почувствовал, что дальше читать не стоит, но и тупо пялиться на табло, когда сердце не желает разжаться хоть на мгновение, – себе дороже, и вернулся к тексту: «Около 20 тысяч рублей получила наша читательница – учитель 146-й школы, человек с многолетним опытом – за месяц работы и два месяца отпуска. Что-то около семи тысяч в месяц получается… Красочно расписанная новая система оплаты труда провалилась как раз в Год учителя…»

Дочитать до конца я не успел. Табло погасло, и из кабинета вышел бывший мой учитель химии. Почему-то испугавшись, что на этот раз он меня узнает, я склонился, делая вид, что поправляю бахилы, и увидел то, чего не должен был увидеть.

Старик был в бахилах. Но если мои, пусть и лопнувшие, ещё не потеряли блеска, то его выделялись вызывающей и явно не первой свежестью. Я вдруг понял, где эти бахилы вот-вот окажутся, если старик не забудет снять эту синтезированную обувку, проходя мимо коробки, из которой её позаимствовал. А ещё, запоздало осознал я, наш химик помолодел тогда не от смены очков. Он был молод и до появления в школе молоденькой математички, а прежде старящие его очки носил по простой причине – чтобы казаться нам, его ученикам, старше, чем он был на самом деле…

– Дмитрий Степанович! – вспомнил я имя учителя химии, но броситься за ним не позволило резко и остро разжавшееся сердце. Как и пройти в кабинет врача, когда над его дверью зажглось табло с приглашением: «Следующий!».

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ