ИНТЕРТЕКСТ

В издательстве «Астрель» выходит новый роман Юрия Полякова «Гипсовый трубач, или Конец фильма». Известный автор, получивший на днях за свои книги главную Бунинскую премию, охотно ответил на вопросы корреспондента «ЛГ».

– Поздравляем вас от имени возглавляемого вами коллектива!

– Спасибо. Тронут. Не ожидал.

– Насколько я помню, впервые о намерении написать роман под названием «Гипсовый трубач» вы сообщили в интервью лет пятнадцать назад…

– Если не больше!

– За эти годы вышли в свет ваши романы «Козлёнок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег», «Грибной царь»… Вы сделались драматургом. Ваши пьесы теперь широко идут по стране и за рубежом. А что же происходило всё это время с «Гипсовым трубачом»?

– Он созревал. Я честно садился за него после окончания каждой из названных вами вещей, но, сочинив несколько страниц, откладывал в дальний ящик.

– Почему?

– Не знаю… Каждой книге – своё время. Когда, допустим, человека вдруг назначают на высокую должность, а он к ней не готов, это сразу всем заметно. В литературе происходит то же самое. И понимание того, готов ли ты как писатель к воплощению замысла, – это один из главных признаков профессионализма, а возможно, и таланта. Кстати, история литературы знает немало случаев, когда сюжет, родившийся в малоодарённых мозгах, потом становился подлинным искусством под пером совсем другого, готового к нему писателя.

– Так это не ваш сюжет?

– Мой, мой, успокойтесь!

– Значит, созрели наконец?

– Наверное. Читательская оценка покажет. Для меня это главный критерий.

– А критика?

– Объективной, качественной критики у нас теперь почти нет. Есть люди, оценивающие чужие сочинения с точки зрения интересов своей литературной группы, политической тусовки или по законам премиальной возни. Но и они делают это с неохотой, стараясь при первой возможности перебежать «в писатели». Любопытно, что как писатели они уже не ждут милости от критики, а тщательно организуют, продавливают положительные рецензии на свои сочинения, а также старательно заручаются поддержкой в премиальных жюри. Это я говорю со знанием дела, как главный редактор со стажем…

– И что же это за роман – «Гипсовый трубач»?

– Сам не знаю… Свободный роман. Поначалу я собирался написать рассказ про любовь, случившуюся в пионерском лагере.

– Что-то вроде «Пионерской Лолиты»?

– Упаси бог! Я нормальный человек – и мои герои тоже нормальные. Меня чрезвычайно интересует другое: совмещение в одной человеческой судьбе двух эпох – советской и постсоветской. Но рассказ так и не написался. Потом, когда мои ранние повести начали экранизировать, я столкнулся с миром кино. И мне захотелось сочинить смешную повесть о том, как режиссёр и писатель сообща изготавливают сценарий. Ведь это интересный и очень забавный процесс: два человека, ссорясь и подначивая друг друга, из абсолютнейшего жизненного сора, обрывков чужих судеб, обломков своих нереализованных замыслов, из каких-то глупых историй, придуманных или услышанных, постепенно создают параллельную действительность. И она, эта действительность, иной раз оказывается такой яркой, что затмевает самих создателей, более того, неким мистическим образом воздействует на их реальную жизнь…

– А где они пишут сценарий, в Переделкине?

– Ну что вы! Я не настолько жесток, чтобы поселить моих героев в нынешнем Доме творчества «Переделкино». Режиссёр Жарынин и литератор Кокотов сошлись в придуманном мной Доме ветеранов культуры «Ипокренино». В 1986–1987 годах я довольно долго жил в Доме ветеранов кино в Матвеевском. Там с Евгением Иосифовичем Габриловичем мы писали сценарий про любовь инструкторши райкома (её должна была сыграть Ирина Муравьёва) к театральному режиссёру, совершенно запутавшемуся в себе.

– А почему райком?

– А что, инструктор райкома уж и влюбиться не может? Между прочим, следуя логике характеров, мы невольно предсказали крах перестройки. Второе объединение «Мосфильма», с которым у нас был заключён договор, гневно отвергло сценарий как «неинтеллигентный». Тогда сомневаться в перестройке и Горбачёве считалось «неинтеллигентным», как потом «неинтеллигентным» считалось ругать грабительские гайдаровские «реформы». Такая уж у нас творческая интеллигенция… Габрилович был ошеломлён и обижен. Я, конечно, тоже огорчился, хотя нет худа без добра: поработав с великим Габром, я фактически окончил Высшие сценарные курсы. К тому же мне удалось вблизи понаблюдать жизнь кинозвёзд на закате. И я решил написать об этом повесть.

– И не написали.

– Как вы догадались? Наконец за десять лет, прошедшие с момента окончания романа-эпиграммы «Козлёнок в молоке», во мне скопилось немало социальной злости, достаточной для нового сатирического сочинения. Мы живём в обществе, где кривда и несправедливость сплетаются в самые невероятные, фантастические формы, вроде карася с рачьими клешнями, выловленного недавно на Истринском водохранилище.

– Но об этом, в сущности, написан ваш «Грибной царь».

– Ну и что? Значит, я ещё недоборолся со злом. Кроме того, мне давно хотелось сочинить свободный роман, такую вещь, где сюжет прихотливо витает меж разговоров, воспоминаний, вставных новелл. Ведь мы с вами значительную часть жизни проводим просто разговаривая, выслушивая чужие истории или перебирая в памяти минувшее. Это важная, если не главная часть нашего земного удела…

– А какое отношение все эти нереализованные замыслы имеют к новому роману?

– Самое непосредственное. Все они как-то сами собой слились и воплотились в «Гипсовом трубаче». За него я уселся вскоре после окончания «Грибного царя». Пишу я, кстати, подолгу, на роман уходит три-четыре года. Как некоторые мои коллеги умудряются нашарашить роман за полгода, честное слово, не понимаю! Но, обсуждая с издателями перспективы сотрудничества, я имел неосторожность сообщить, что первая часть у меня почти готова. Они тут же предложили её выпустить. Поначалу я наотрез отказался. Но потом, поразмышляв и вспомнив прецеденты мировой и отечественной литературы, согласился. Тем более что первая часть получилась довольно обширной – около 14 авторских листов. Нынче, я заметил, даже стостраничную повесть не моргнув объявляют романом, издают с широченными полями и набирают огромным шрифтом, как в букваре: «Мама мыла раму». В ноябре книга выйдет в свет…

– А вторая часть?

– Надеюсь закончить её в будущем году. Вчерне она написана, но текст я обычно выпускаю из рук не раньше, чем сделаю редакций восемь – десять. Каждая редакция, поверьте, прибавляет твоему сочинению несколько лишних лет читательской благосклонности.

– И последний вопрос. Режиссёр Жарынин у вас постоянно цитирует Сен-Жон Перса. Вам действительно так нравится этот лауреат Нобелевской премии?

– О да! Особенно его афоризмы.

– Например?

– «Литературное сообщество похоже на огромную ассенизационную станцию, в одном из закоулков которой разместили зачем-то крошечную парфюмерную лабораторию»…

Беседовал П. ХОХЛОВСКИЙ