ПОЭТОГРАД

Геннадий КРАСНИКОВ

* * *
Холодком тоски повеяло
в ожидании зимы,
кроме вечности, – всё временно
на земле и даже – мы…
Помнишь, снега прошлогоднего
всё не мог найти Вийон? –
что там снег!.. А где сегодня он,
где же сам сегодня он?
Постучишь в родную ставенку
лет примерно через сто,
но невидимому страннику
не откликнется никто…

* * *
Состарились мои ровесницы,
да я и сам заметно скис,
карабкаюсь по шаткой лестнице,
давным-давно ведущей вниз.
С валокординами и грелками,
подошвами асфальт скребя,
как будто в искажённом зеркале,
друг в друге видим мы себя.
Суставами скрипя и щёлкая,
в каком – неведомо – году,
с какой-то старою кошёлкою
я повстречался на ходу.
Благодарю я провидение,
что без излишней суеты,
как мимолётное видение,
явилась и… исчезла ты!

* * *
Не будем сожалеть о том,
что не случилось,
довольно и того,
что сердце сладко билось,
быть может, остудив
от милых упований,
Господь нас уберёг от разочарований.
Любимые мужья – украшены рогами,
старинные друзья –
давно глядят врагами,
у столбовых дорог –
братва и проститутки,
а возле наших ног –
трава и незабудки…

* * *
Настанет срок, настанет час и день –
и ты увидишь будущего тень,
там зеркало, как чёрный лёд, блестит –
оно уже давно тебе не льстит,
и этот мир, осатаневший вдруг, –
ещё не враг, но и уже не друг…
В окне Харон с щербатым веслецом
и незнакомый век с чужим лицом,
а вдалеке, – идущие вослед, –
сквозь нас проходят,
как сквозь лунный свет…

* * *
        …И дольней лозы прозябанье.
                          А.П.
Явились незваны-непрошены
и судят грехи наши тяжкие –
пророки с биндюжными рожами,
оракулы с бабьими ляжками.
Шумят языки празднословные,
уста не смолкают лукавые,
и шьют нам судьбу уголовную,
и сны навевают кровавые…
Галдят о каком-то призвании,
что было-де им откровение –
и дольней лозы прозябание,
и ангелов горних видение…
…А листьев полёт всё летальнее,
и мысли приходят невольные,
что всё-таки дольнее – дальнее,
и не всякое дальнее – дольнее…

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ
В ПАРИЖЕ

Париж не виноват,
Парижу дела нет,
что повернуть назад
судьбу не смог поэт,
что он, как ювелир,
гранил в чужом углу –
невозвратимый мир,
блестящих лет игру…
Гранил он свой портрет
и, словно бирюзу,
разглядывал на свет
гранёную слезу.
Снег петербургских зим –
гранил, гранил, гранил,
как будто в том снегу
себя он хоронил….
Банальная тоска,
но под его рукой
вдруг встала у виска
классической строкой.

* * *
     В те дни, когда в садах Лицея
   Я безмятежно расцветал…
  А. Пушкин
Мальчик весёлый и шумный,
смуглый, подвижный чертёнок,
зорю встречает при свечке,
чёрные кудри ероша…
Капает воск на бумагу,
гаснет фитиль и дымится,
свежесть в открытые окна
входит и шторы колышет…
Смотрят Россия и Муза,
как, засыпая, ребёнок
с детской счастливой улыбкой
сонными шепчет губами…
Солнце святое восходит,
день обещая чудесный,
но отчего так тревожно
смотрят Россия и Муза?..

ЗИМНЯЯ АНЕСТЕЗИЯ

Белым сновиденьем хлороформа,
легче марли задевая взгляд,
созидая формы, формы, формы, –
над землёй струился снегопад.
Усыпляющи и монотонны
наплывали звуки тишины,
и снежинок тонны, тонны, тонны
были всюду нагромождены.
Кажется, под этим светлым пухом
тяжело рукой пошевелить,
но уже ты слышишь, как над ухом
кто-то произносит: «Будет жить».

ГРОЗА

Надвигалась туча, туча угольная,
и дрожала ива у воды,
из гнезда кричала птица пуганая –
быть беде, не миновать беды.
Растрепавши перья серо-пепельные,
вглядывалась дико в край земли,
где разорванные и расцепленные
разлетались молнии вдали.
Каркала ворона как ошпаренная:
«Так же шли с небес огонь с водой,
до сих пор крыло моё с подпалиною,
триста лет над клювом пух седой».

* * *
Пустотой дохнуло неживою,
дожили до осени времён…
Но покуда сад не оголён,
вечности не видно за листвою.
Кажется бессмысленной игрушкой
в золото окрашенный покой,
ходики настенные с кукушкой
остановим собственной рукой.
Жалкий род людской,
сосуд скудельный,
что мы сможем в вечность унести? –
только слёзы,
только крест нательный,
только просьбу: «Господи, прости!»

ПЕСЕНКА
О ПОСМЕРТНОЙ СЛАВЕ

Если ты, случаем, брат, –
гений, талант или… бард,
все тебя – благодарят,
все тебя – боготворят.
Лучший от римских календ
выдался нынче момент:
каждому – свой постамент,
каждому – свой монумент.
Как же нам радует взгляд
классиков нынешних ряд:
слева направо – стоят,
справа налево  – сидят.
Мэры к ним в скверы спешат,
дамы шелками шуршат,
справа налево – смешат,
слева направо – страшат.
Все они, милые, тут,
каждому честь воздают,
слева направо – блюют,
справа налево – плюют.
Бацает туш музыкант,
плачут Петрарка и Дант,
справа налево – талант,
слева направо – гигант!

* * *
Ночное небо, тёмное, как погреб,
и влажный, ватный воздух февраля,
где наша жизнь, смешных времён апокриф,
в глухих дворах не стоит и рубля…
Предчувствие весны. Темно и сыро.
А вдалеке, один на весь квартал,
висит фонарь, как тот кусочек сыра,
что Бог вороне всё-таки послал.
Прохожий поздний мимо окон спящих
нырнёт в подъезд, одежду отряхнёт,
чуть громыхнёт пустой почтовый ящик
и вновь своим железным сном уснёт.
Холодное, как тёмный погреб, небо,
в такую ночь уснуть невмоготу,
нет ни листочка, ни травы, ни снега –
прикрыть земли больную наготу.
МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ