КНИЖНЫЙ РЯД

Кто сказал, что настоящая русская литература умерла, захлебнулась в пене бульварщины, заблудилась в дебрях постмодернизма? Нет, она жива! А вот и её «маленький человек» – «И. Полетаев, служивший швейцаром» – из одноимённой повести (Мария Бушуева. «Модельерша». – М.: ГИТИС, 2007). Это, конечно, уже не станционный смотритель и не Акакий Акакиевич. XX век научил его, что «человек – это звучит гордо», наделил амбициями, а мечтам придал масштабность. Но жизнь безжалостно вытеснила Полетаева на обочину. Он фактически маргинал, но не хочет этого замечать. «…Служивший швейцаром, официантом в вагоне-ресторане, скромным искусствоведом в краеведческом музее, работавший каменщиком, маляром, бывший контрабандистом, спекулянтом и прочая, прочая, прочая», теперь он продаёт с рук у метро фальшивые драгоценности.

Эта пародийно опрокинутая биография многих советских писателей XX века здесь далеко не случайна – Полетаев мечтает пристроить свою единственную графоманскую пьеску и взлететь на вершину жизни. Он жалок и смешон. Ему впору удавиться, как горьковскому Актёру, но Полетаев ещё этого не понял. Мир ещё тянет к нему свои щупальца: «удавиха» (сожительница-работодатель) сбывает через него свою бижутерию, «драматургиня» вымогает несуществующие деньги, голубоглазая «барби», обманываясь полетаевским враньём, надеется пролезть в мир кино. Но «присосаться» к Полетаеву уже практически невозможно. Он мыльный пузырь, надутый собственными амбициями и фантазиями. Он пустая шкурка с блёкнущими на глазах красками. Ложь – это единственное, на чём держится создаваемый им образ непризнанного гения. Ложь виртуозная и отчаянная, романтическая и расчётливая – Полетаев обманывает всех! Кого легко и непринуждённо, как голубоглазую Мариночку, кого цинично злорадствуя, как свою работодательницу, кого глупо и безнадёжно, как «драматургиню», пытаясь спасти свою последнюю надежду на успех. Ложь вообще царит в повести, заполняя всё её художественное пространство.

Для героев это, по сути, – универсальная форма бытия. Врёт не только Полетаев, врут все. Вокруг центрального персонажа закручивается своеобразный карнавал лицедейства. «Драматургиня» разыгрывает целый спектакль с якобы умирающим мужем, чтобы выманить у Полетаева его мифические «парижские» деньги. Её «умирающий» муж, в свою очередь, «хоронит» уже её саму, торгуясь за картину. Домработница Мариночка выдаёт себя за богатенькую дочку, «удавиха» торгует левыми драгоценностями. Фантасмагория всеобщего надувательства создаёт в повести атмосферу абсурдности мира, безвременья и распада. Особенно достаётся от автора почему-то женщинам. «Проклятущая самка капы» – любимое определение Полетаева подозрительно близко и повествователю (невольно вспоминается, что после великих XIX века были уже Фёдор Сологуб, а позже Набоков – с их, мягко говоря, суровым отношением к женскому полу). Но тщетно паучихи плетут свои сети – вырвется из них и просто растает в пространстве «влажной, сверкающей равнины», растворится в «запахах цветов и трав» мыльный пузырь Полетаев, «служивший когда-то швейцаром и прочая, прочая, прочая», мечтавший о славе «непризнанный гений», выдавленный безумным социумом прочь, в никуда.

И всё-таки нет в повести беспросветного мрака. Наверное, потому, что его нет в душе у автора. Затхлый мирок лицедеев и приспособленцев не единожды размыкается большим, волнующим миром иного бытия, ненавязчиво, но постоянно присутствующим контрастным фоном и немым укором мышиной возне Полетаева и компании. Прекрасный язык, тонкий, необычный, слегка грустный юмор – прочтите, и вы увидите: жива русская литература!

Борис РУМЯНЦЕВ