ПЕРСОНА

Спустя без малого два месяца после своего венецианского триумфа («Золотой Лев» за операторскую работу, призы ФИПРЕССИ и экуменического жюри) и по прошествии месяца с небольшим после фестиваля «Киношок» в Анапе, где его создатель получил приз за лучшую режиссуру, фильм Алексея ФЕДОРЧЕНКО «Овсянки» наконец вышел в долгожданный, относительно широкий российский прокат. Явление мало какой отечественной ленты было в последние годы столь интригующим – ведь ей стоя аплодировал и пел осанну сам Тарантино. Да и информация о сюжете, вращающемся вокруг куда как специфических обычаев якобы живущих в наши дни представителей древнего языческого племени меря, изрядно добавляла масла в огонь.

И ожидания оправдались. Правда, в определённом смысле. Ведь перед нами тот самый случай, когда фильм, что называется, «никого не оставляет равнодушным». С одной стороны, «Овсянок» печатно уподобили «Зеркалу» Тарковского, с другой – количество почти непечатных эпитетов, которыми наградили картину те же блогеры-киноманы, стало для него весьма нелицеприятным общественным зеркалом.

«ЛГ» дважды оценивала фильм в материалах своих корреспондентов «с мест событий». В репортаже из Венеции – в сугубо положительном плане, в заметках из Анапы – весьма критически. И теперь пришло, наверное, самое время предоставить слово создателю одной из самых заметных, как ни крути, отечественных лент 2010 года. Екатеринбургскому жителю, снявшему всего три полнометражных фильма, каждый из которых настолько не похож на другой, что они кажутся произведёнными совершенно разной режиссёрской рукой. Пожалуй, единственное, что их объединяет, это чётко чувствующаяся всякий раз, не столь уж широко распространённая в нашем нынешнем кинематографе рука автора.

«ЛГ»

– Однажды я услышала такое определение авторского кино – «сложный фильм о плохих людях». Значит, массовое кино – это простое кино о хороших людях. Вы же сняли авторское кино о хороших людях. Да ещё и с этнографией…

– «Овсянки» не этнография. Это история директора Нейского бумажного комбината, фотографа и чертёжницы этого же комбината. Всё действие происходит в Центральном Поволжье, в Костромской области.

Что касается кино о хороших людях, то оказывается, действительно, до сих пор у меня не было в фильмах «плохих парней». Я как-то об этом не думал. Наверное, всё-таки мне про хороших людей интереснее рассказывать. Когда я писал пресс-релиз к фильму, то искал всё, что можно, про овсянок. Это такие незаметные птички, лесные воробьи. Они бывают разные: серенькие, зелёненькие, жёлто-зелёненькие… И они прекрасно поют. Овсянок подсаживают к канарейкам, чтобы те научились у них петь. Такими же оказались герои фильма – неприметными и удивительными. Эти люди могут жить с тобой на лестничной площадке, и ты никогда не узнаешь, какие страсти и чувства кипят в их глубоких душах.

– В вашем фильме «Первые на Луне» был жёстко прописан социальный гротеск. Потом вы от него отказались…

– На самом деле и в «Первых на Луне» гротеска было очень мало. Это драма. Там есть, конечно, юмористические сцены. Многие их поставили на первый план и видят в них в худшем случае стёб, в лучшем – гротеск.

– А что для вас стояло на первом плане?

– Отношение государства к своим героям.

– Сейчас вас стала интересовать страсть?

– Любовь и страсть. В фильме «Железная дорога» (хотя это сказка для взрослых) меня интересовала слепая безумная ревность. В «Овсянках» в центре страшная ситуация – прощание с любимым человеком. Желание найти ответ на вопрос, как жить дальше, с этой потерей.

– Чем привлекла вас одноимённая повесть Дениса Осокина, по которой написан сценарий?

– Прозой привлекла. Она очень необычна. Денис, на мой взгляд, один из лучших писателей в стране. «Овсянки» – третья картина, которую мы делаем вместе. До этого был документальный фильм «Ветер Шувгей» – о заброшенном городе болгарских лесорубов в Республике Коми и «Шошо» – документальная сказка. О существовании «Овсянок» я узнал, когда мы заканчивали съёмки «Шошо» в деревне Шоруньжа-Унчо Моркинского района Республики Марий Эл. Этот языческий анклав – один из последних в Европе. Была зима – минус 40, и мы ночью пошли гулять. Небо звёздное, хорошо. Забрели в священную рощу. И там Денис вдруг сказал, что написал новую повесть «Овсянки». Я удивился, потому что мы тогда работали совсем над другим сценарием. Мы постояли в роще, повязали полотенца на священные деревья…

– Вы хотите сказать, что гуляли с полотенцами?

– Мы захватили с собой куски ткани, которые повязывают на священные деревья. Роща посвящена богине Шочын-Ава, это верховная богиня марийской веры. И у неё есть специальное дерево. Так необычно начались для меня «Овсянки».

– А как вы вообще с Осокиным познакомились?

– В журнале «Знамя» в 2003 году я прочитал его повесть «Ангелы революции». И на целый год она стала моей любимой книгой. Я её читал от начала до конца и снова – по кругу. А потом взял билет в Казань и поехал искать Дениса. Нашёл. Мы познакомились, подружились. Теперь друг к другу в гости ездим.

Именно к Денису я поехал после кинофестиваля в Ханты-Мансийске, где ханты мне рассказали историю своих дедов. Участников фестиваля водили на экскурсию в чум. Знаете, такой показательный чум, где угощают олениной и где мне очень понравилось. Разговорился с его хозяевами. И они мне рассказали про историю Казымского восстания хантов в 1930-х годах. Я пошёл в Институт угроведения и весь фестиваль там просидел, просматривая книги, диссертации на эту тему. Накупил там книг по этнографии и истории. Всё это богатство я и привёз в Казань Осокину. А он написал сценарий под названием «Большая самоедская война».

– Хоть вы и подчеркнули, что «Овсянки» фильм не этнографический, вас, похоже, особо привлекает северная экзотика?

– К этнографии можно подходить с разных позиций. Можно – как канал Discovery. Дескать, вот племя, они пошли на охоту (рыбалку), поймали буйвола (удава, кита). А мне интересно, когда я в этих людях могу разглядеть мужчину и женщину, их отношения, любовь, ревность, ненависть… Для меня прелесть заключается в простых человеческих историях.

– Этнографический колорит помогает создать дистанцию?

– Наоборот. Для меня эти якобы этнографические истории гораздо ближе, чем многое из того, что я читаю у других авторов о современной жизни. Не знаю почему, но я понимаю скорее марийскую крестьянку, чем модель или шофёра такси.

– Одним словом, вам близка традиционная культура?

– Мне просто интересно видеть, как в привычную нашу жизнь вдруг пробиваются росточки чего-то вечного и древнего. Фильм «Овсянки» ведь не про обряды мерян. Он про русских людей, которые себя считают мерянами. Они чувствуют причастность к этой воде, земле, на которой жило племя, от которого не осталось ничего. Ни языка, ни письменности – ничего, кроме названий рек и мест. В Киеве один профессор написал книгу «Мерянский язык». Он попытался по старым названиям городов и рек реконструировать язык меря. Это было огромное финно-угорское племя, которое жило на территории от Москвы до Ивановской области. Ещё в XVI веке в Русской армии были отряды наёмников-мерян. Но в начале XVII века они полностью ассимилировались среди русских. Как и другие финские племена: мурома, мещёра…

– Насколько для вас было принципиальным включение в фильм эротических сцен?

– Они в «Овсянках» обязательны, потому что это эротическое кино. Это языческое эротическое кино. Без эротики этого фильма не было бы. «Потому что нежностью оборачивается тоска». Эротика не ради эротики, а ради этой нежности. Не то чтобы это главное в фильме. Но без этого нельзя показать жизнь. Ту, которую я хочу показать. Мне нравится снимать эротическое кино.

– Она для вас – синоним естественной жизни?

– Наверное, да. В фильме все речи настолько естественны, что это и создаёт шок. В нём нет откровенных актов. Нет смакования. Даже обнажённые тела просты и тихи. Женщины похожи на реки.

– Как вы добивались этой простоты и тишины от артистов? У вас играют Юрий Цурило, Игорь Сергеев, Юлия Ауг, Виктор Сухоруков…

– Ну больше всего ломало, конечно, Цурило. Он должен был произносить тексты, который не каждый может произносить просто и естественно. Ему пришлось пересилить себя. У Игоря – голос за кадром. Он рассказчик. А Юлия не произносит ни слова. Её героиня – мёртвая. Но вся история – про неё. Впрочем, она такая прекрасная, что ей не нужно было произносить слова.

– Легко она согласилась сниматься в фильме?

– Легко. Очень многие до этого говорили какие-то слова о своих комплексах и принципах. Но Юля всё увидела, поняла, согласилась – слава богу. Я не люблю говорить о работе с актёрами.

– Тогда скажите об отношениях с литературой. «Литературность» – самое страшное обвинение для кино. Литература и кинематограф сегодня выступают как антиподы…

– Это ужасно. Я не понимаю, почему так происходит. Я не боюсь нормального литературного языка. Не знаю, как его можно бояться. Многое зависит от того, как произносить текст. Может, и актёры разучились произносить нормальные тексты, убитые волной «новой драмы». В нынешней ситуации это практически невозможно, но я с удовольствием брался бы за экранизацию Зощенко, Олеши.

Я не боюсь литературы. Я боюсь площадной речи. Речи вокзалов и вагонов. А красивый и остроумный язык – это прекрасно.

Беседу вела Жанна ВАСИЛЬЕВА